Александр Синегуб - Защита Зимнего Дворца

"Воспользоваться горячностью порыва молодых сердец и без сожаления принять их безрассудочное самопожертвование. Ужасно! Ведь некоторые не умеют заряжать винтовки", – содрогалась мысль при виде, как один юнкер тщетно старался утопить патроны в магазинную коробку винтовки. "Как куропаток перестреляют нас из окон и с крыш, если только окажется это им выгодным и если есть достаточно для этого средств. Проклятие! Какое жалкое, унизительное положение! Хотя бы открыли настоящий огонь и убили бы меня", – со злобой вглядываясь в чердачные окна, смалодушничал я.

"Ах, вот и комиссар!" – и я пошел навстречу к нему, идущему ко мне.

"Я все не могу определить, откуда и где стрельба. Боюсь, что на Мариинской площади бой идет. Не отправиться ли туда? Здесь сейчас ничего так не сделаешь!" – обратился я к нему.

– "Ничего, это пустяки. Вы приведите в больший порядок юнкеров и продолжайте осаду станции. Огня не открывайте, пока они сами не станут стрелять по вас. А я отведу ту часть юнкеров к углу Невского, чтобы не допустить сюда могущих явиться на выручку караулы красногвардейцев. Я убежден, что на станции сейчас переполох, так как не могут они знать, кто открыл стрельбу и кто берет верх, а видя, что здесь находятся юнкера, они даже скорее решат, что их дело проиграно и они сдадутся", – говорил мне военный комиссар.

"Слушаюсь!" – отвечал я с радостью, черпая в словах военного комиссара уверенность, что эта стрельба идет со стороны верных долгy частей, выполняющих, очевидно, порученную им задачу.

"Наверно, гвардейский экипаж или семеновцы очищают Мариинскую площадь от демонстрирующих толп", – заработало мое воображение. "Надо будет и в сторону площади принять меры предохранения. И если сюда бросятся бегущие толпы, то заарестовать. А чтобы было удобнее и планомернее это выполнить, займу углы Гороховой", – принял я решения и пошел передавать соответствующие распоряжения начальникам отделений.

Через несколько минут стрельба затихла. А еще спустя немного времени на улице появились любопытствующие и случайные прохожие. Юнкера с винтовками наготове бодро обменивались замечаниями, внимательно глядя со своих мест на углах улиц Морской и Гороховой вдоль них и следя за воротами и окнами станции. Я же с гордостью расхаживал по цементной мостовой. "Больше непринужденности в виде!" – говорил я себе. "На тебя смотрят не только юнкера, но и землячки караула.

И чем ты спокойнее и довольнее, тем страшнее им", – продолжал я кокетничать с собою.

"Но, черт возьми, какая гладкая мостовая. Вот бы наши кирки-мотыги, и устроить бы здесь окопчики для пулеметов. Ах да, пулеметов. Надо послать донесение к Начальнику Школы, что мы перешли к боевой задаче, и попросить прислать пулеметы и пироксилиновых шашек для взрыва ворот телефонной станции".

И я, вызвав юнкера связи, передал ему написанное донесение для доставки в Зимний дворец.

Эта моя мера вызвала еще большее оживление у юнкеров, и я с наслаждением наблюдал за все растущим усвоением создавшегося положения "Молодцы друзья", – созерцая выражения лиц, мысленно подбадривал я их, по временам произнося те или иные замечания.

Расхаживая таким образом по улице, я одновременно не упускал из внимания закрытых ворот станции. "Что-то там творится. Пожалуй, военный комиссар прав, и там теперь каются в своем промахе и обсуждают, как исправить свой поступок.

Не хотел бы я быть на вашем месте", – всматриваясь в окна, соображал я. "Ага, отворяется дверца в воротах – уж не делегация ли?" – мелькнуло радостное предположение, и я сделал несколько шагов вперед к воротам, приглашая юнкеров к усилению внимания.

Юнкера, стоявшие по сторонам ворот, взяли винтовки на изготовку. Я потихоньку расстегнул кобуру, а затем руки засунул в карманы.

"Ну-с, выходите", – внутренне торопил я, жадно впиваясь в расширяющуюся щель отворяемой вовнутрь двора двери. Наконец высунулась круглая голова на короткой шее. Глаза напряженно забегали, осматривая улицу. Затем голова на мгновение обернулась назад, показав коротко подстриженный затылок, и снова повернулась к нам, подавшись вперед, обнаруживая плечи с офицерскими прапорщичьими погонами.

"Выходите, прапорщик, – любезно предложил я, – "юнкера стрелять не будут", – предупредительно добавил я, видя, как глаза его косились то вправо, то влево на винтовки юнкеров.

– "Посмотрел бы я, как вы стали бы стрелять!" – задорно крикнул он. "Ступайте вы лучше по домам, пока не поздно, а то будет худо!" – продолжал он.

"Тише, прапорщик! Больше спокойствия. Вы же видите, что с офицером разговариваете! Нечего дурака ломать! И поверьте мне, право, лучше будет и более достойно для вас, если вы добровольно впустите нас на станцию.

Подумайте хорошенько над тем, что вы делаете и куда ведете людей!" – "Что вы хотите?" – меняя тон, задал он вопрос.

"Нести караульную службу на станции." – "Я ее несу…" "Я не знаю, как и почему вы ее несете, но мне приказано военным комиссаром при Верховном командовании армией сменить ваш караул".

– "Дайте пароль и приказание коменданта – я не знаю, кто вы?" – прищурился прапорщик. Сзади него раздался смех. "Тише, товарищи, мешаете разговаривать!" – осторожно оборачиваясь, сказал он.

"Вы, очевидно, только сегодня нацепили на себя погоны!" – съязвил я.

– "Неправда, я их получил на фронте, а не в тылу!" – презрительно окидывая взглядом надетое на мне мирного образца пальто с серебряными погонами, съехидничал юный прапорщик.

"Жалею вас, что теперь вам приходится их пачкать изменой присяге!" – "Неправда, я не изменяю присяге! Я иду за народом, а это вы продались прислужникам капитала, одевшимся в социалистическую тогу. Эта вы губите народ. Э, да что с вами толковать! Убирайтесь подобру-поздорову, а то мы вам пропишем, где раки зимуют!" – возбужденно махая револьвером, снова закипятился прапорщик.

"Послушайте, – не вытерпев, прикрикнул я на него, – я раз сказал уже, чтобы вы приличнее разговаривали… Что за хамская манера махать руками", – вынимая из кармана руку с портсигаром и беря из него папиросу, продолжал я. Мое внешнее спокойствие подействовало на него, и он опустил револьвер.

– "Вот что, – заявил он, – я даю вам пятнадцать минут на размышление. И если через 15 минут вы со своими юнкерами не уйдете, то пеняйте на себя!" – закончил он и исчез за дверью.

Я закурил вынутую папиросу. "Что же, однако, делать? Так стоять – это скучно.

А любопытно, что делается сейчас на Мариинской площади? Пулеметы молчат и лишь идет одиночная ружейная стрельба. Черт возьми! Наверное, много убитых.

Эх, Ленин!.. А еще идеалист. Идти к осуществлению земного рая по трупам людей и лужам человеческой крови! Ничего тогда твой рай не стоит! Шулер ты политический, а не идеолог!" – снова вернулось философское настроение ко мне.