Геннадий Красухин - Путеводитель по судьбе: От Малого до Большого Гнездниковского переулка

Виктор Александрович Сытин был из тех, кто с Иваном Александровичем Пырьевым не работал. Воспоминания Григория Свирского я прочитал, давно уже уйдя из Комитета. «Вежливенький, улыбчивый бородач, постоянный руководитель чего-нибудь, – пишет о Сытине Свирский, выдавленный за правозащитную деятельность из СССР. – То он парторг Союза писателей, то зам. председателя комитета по кино» (тут Свирского подводит память: зам, но не председателя комитета, а главного редактора сценарной коллегии Госкино). «Сытин, – продолжает Свирский, – оказался руководителем доносчиков, «стукачей» в Союзе писателей. Он ведал внутренним сыском». В частности, будучи секретарём парткома Московского отделения Союза писателей, зазвал к себе в кабинет Валерия Тарсиса, с которым до этого общался очень дружески, и оставил его с двумя работниками КГБ, после чего Тарсис очутился в психбольнице, а потом был выдворен из страны. Вот после этой спецоперации и оказался Сытин в Госкино.

Я уже не работал в Комитете и когда Леонид Гайдай обсуждал там сценарий фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Сейчас эта картина считается чуть ли не классикой сатирического жанра. А тогда, как вспоминает мой знакомец, сценарист Владлен Бахнов, Сытин резко выступил против: «Он сказал, что в России было три великих царя, которых он в обиду не даст и над которыми смеяться никому не позволит». Он назвал имена неприкасаемых: Иван Грозный, Петр I и Иван Калита. «Режиссёр, – продолжает Бахнов, – его убеждал: это ведь даже не царь, это домоуправ под видом царя». «Нет, – стоял на своём Сытин, – всё равно: на царя падает тень».

В конце концов фильм на экраны вышел. Но, увы, изрядно попорченным. «Помните, – это я опять цитирую Владика Бахнова, – когда наша милиция допрашивает царя Иоанна Васильевича, спрашивают у него: «Где живете?» – «В Москве». – «Адрес, я спрашиваю?» – «Москва. Кремль». И это так всех испугало… Или когда управдом Бунша под видом царя принимает послов, Милославский ему шепчет: «Ну, скажи что-нибудь, что ты молчишь?» И тот говорит: «Мир, дружба»… «Москва. Кремль». «Мир, дружба». Что в этих словах такого? Как же, нам отвечали, это ведь святые для каждого слова, а вы смеётесь»…

Как меня занесло «под своды таких богаделен», я рассказывал в первой своей мемуарной книжке «Стёжки-дорожки». Патронировал меня Александр Львович Дымшиц, с которым до этого я был шапочно знаком: здоровались, раскланивались. Недавно я узнал об одной любопытной детали его биографии: вторая жена А. Н. Толстого, Софья Дымшиц, – тётушка Александра Львовича, он сын её брата Лео, который и познакомил Алексея Толстого с сестрой. Но это, как пишут в ремарках драматурги, «в сторону». Встретив Дымшица в редакции одного московского журнала, я попросил его приискать мне какую-нибудь литературную работу. Отозвался он охотно и быстро. Уже недели через две я оформлял на филфаке МГУ перевод с дневного отделения на заочное в связи с переходом на работу в Госкино редактором сценарной коллегии, которую только что возглавил Дымшиц.

Почему именно в Комитет по кинематографии, если я до этого (да и после) никогда кино не занимался? А ничего другого Дымшиц мне не предложил. Да и никто не предлагал. А в штатной работе я был очень заинтересован: жить на две стипендии с женой и недавно родившимся ребёнком было трудно.

Правда, отец жены давал нам 70 рублей ежемесячно. Существенная сумма, если учесть, что на втором курсе стипендия составляла 29 рублей, а на третьем и четвёртом – 35. Так что, приплюсовывая добавку тестя и учитывая, пусть маленький, но подоходный налог со стипендии, получаем, что на втором курсе наш месячный бюджет составлял около 120 рублей, а на третьем и четвёртом чуть больше ста тридцати. Сын родился в конце третьего курса и этим существенно подтолкнул меня к поискам какого-нибудь побочного заработка. Одно время мы с женой ходили на кафедру психологии, где подопытные кролики вроде нас получали 5 рублей за академический час. Но желающих там подзаработать было много. Так что больше чем на два-три часа в месяц устроиться не удавалось. К тому же сперва беременная, а потом родившая жена из этой игры вышла.

Печататься я начал рано. Первую большую журнальную статью опубликовал ещё до рождения сына. Молодым авторам журналы платили не 300 рублей за лист, как маститым, а 225. Но как радовались мы такому огромному гонорару, позволявшему залатать несколько прорех! Как стремился я печататься ещё и ещё! Меня печатали, но далеко не с такой быстротой, как хотелось.

Я уже соглашался с теми, кто брезгливо морщился от имени моего благодетеля: Дымшиц был фигурой одиозной. Но, положа руку на сердце, спрошу: а сам я разве не был в то время сервильным критиком? Ну, пусть не таким густопсовым, как мой патрон Дымшиц, но был же! Понимал, за что ухватятся редакции и подстраивался под их вкус. Из-за денег? Из-за них, конечно, тоже. Но и для того, чтобы утвердить своё имя. Можете себе представить, какой сладкой музыкой отдавался в моей душе голос телефонной собеседницы: «Здравствуйте. С вами говорит заведующая отделом русской литературы «Литературной газеты» Евгения Васильевна Стояновская. Такого-то числа в кабинете главного редактора будет проведён «круглый стол» литературных критиков. Уже дали согласие принять участие (Боже, какие называются имена! – Г.К.). Очень рассчитываем на вас!» Я еле дождался этого «круглого стола». А потом много раз перечитывал краткую информацию с перечислением выступавших – мою фамилию упомянули!

Поэтому понимаю Дымшица, охотно взявшего меня к себе на работу. Абсолютное большинство членов коллегии и редакторов были единомышленниками Александра Львовича. Он и не сомневался, что я окажусь в их числе.

И я поначалу не собирался его разочаровывать. Мне грело сердце слово «редактор» в обозначении моей должности. Я готовился к какой-то редакторской работе над сценариями. А 120 рублей ежемесячного оклада открывали перспективу строить наш семейный бюджет, отказавшись от денег тестя.

Отец жены был человеком очень неплохим – порядочным, совестливым. У него было несколько детей от двух браков, и всем он помогал. Помогал и падчерице, и семье расстрелянного Сталиным брата, комбрига авиации, ну и, конечно, собственной матери, дожившей до весьма преклонного возраста.

Разумеется, он имел возможность это делать. Я о нём рассказывал в «Комментарии». Был мой тесть, Михаил Макарович Бондарюк, главным конструктором засекреченного ОКБ, специалистом по авиационным и ракетным двигателям. Деньги получал немалые. И не только в своём конструкторском бюро, но и за лекции в Академии имени Жуковского, и в МАИ, где ему как профессору тогда платили достойно. Но, согласитесь, далеко не все, кто имеет такую возможность, захочет щедро помогать близким.