Игорь Ильинский - Сам о себе

Едва забрезжил рассвет, я сквозь сон услышал слова: «Политконтроль... документы...» – затем сквозь тот же сон увидел Васю Комарденкова, который быстро и слишком деловито шел вслед за куда-то уводившим его политконтролером. Затем я, нацепляя пенсне на нос, вручил этому же политконтролеру мое «воинское удостоверение». «Пройдемте», – произнес он, взглянувши, как мне показалось, только на мое пенсне. Поезд, прекрасный московский поезд, громыхая по стрелкам, подошел к станции Кавказская, и мы с Комарденковым, с двумя арбузами под мышкой и с нашими чахлыми чемоданчиками пошли по перрону, окруженные конвоирами, к двери, на которой было написано: «Железнодорожная ЧК».

Настроение наше было сумрачное. Оно еще усугубилось тем, что, глядя из окна ЧК на еще не ушедший состав поезда, мы видели стоявших у поезда, несмотря на ранний час, некоторых наших знакомых москвичей, которые живо обсуждали случившееся и гадали о причинах нашего ареста.

В то время кругом орудовали банды, о которых только и было разговоров, и мы фантазировали, что, чего доброго, они и нас считают за выловленных бандитов и расскажут об этом в Москве.

Наконец, поезд ушел, а нас по пыльной мостовой повели в город, в ЧК. Конвоиры ввели нас на второй этаж неказистого деревянного дома, по мрачному коридору довели до одной из дверей, впустили в пустую пыльную комнату с грубым деревянным полом и заперли на ключ.

Мы мрачно стали ходить по комнате.

– А ведь придется здесь и сесть, – сказал Комарденков. И после паузы прибавил: – Да и лечь здесь придется.

Прошло примерно с час. Я постучал в дверь.

– Эй, долго ли нам здесь сидеть?

– Сейчас пойдете на допрос, – довольно добродушно ответил чей-то голос.

Действительно, не прошло и десяти минут, как открылась дверь и конвоир предложил следовать за ним.

Мы вошли в комнату, где сидел молодой человек с симпатичным открытым лицом и умными глазами. Это было приятно.

– Кто вы такие? – спросил он, – и откуда у вас такие документы?

Запираться и говорить, что мы демобилизованные красноармейцы из Тифлиса, явно не стоило.

– Я актер, он художник, – отвечал я, – в Москве нас знают.

Мы вспомнили, что в день нашего отъезда в Кисловодск приехал Луначарский.

– Вот позвоните Луначарскому, – сказал я, – спросите у него, он нас знает.

Комарденков вытащил из кармана какое-то старое приглашение в Московский Дом печати.

– Он работал художником, – говорил я, – писал декорации, а я выступал, за это командующий дал нам билеты до Москвы и удостоверения.

Молодой человек оказался достаточно сообразительным. Ему было ясно, что мы не демобилизованные красноармейцы, но и не бандиты или белогвардейские агенты.

– Хорошо, – сказал он, – поезжайте дальше.

– Но как же мы поедем без билетов?

Он вынул наши билеты, литеры и удостоверения и протянул нам.

– Забирайте и езжайте. Если вас опять задержат – дело уже ваше.

Оживившись, мы весело вышли на улицу, тут же раскололи один из наших арбузов и отправились на станцию. В телячьем вагоне мы доехали до Ростова, и в знойное, жаркое утро вышли под палящими лучами солнца на привокзальную площадь. Дальше шли только плацкартные поезда, надо было докупать к литерам плацкарты, а денег не было. Солнце нещадно палило, ужасно хотелось выпить воды с сиропом. Но и на это денег не было. Комарденков завернул на базарчик и продал два последних полотенца. На вырученные деньги мы жадно выпили по стакану газированной воды с сиропом и пошли по выжженной солнцем улице. «Что же делать? И продать-то ведь нечего». – «Может, встретим кого», – утешал Комарденков. Прошел еще час, мы немного продвинулись к центральным улицам. Опять мучила жажда.

– Стоп! – сказал Комарденков. – Видишь этого гражданина? По-моему, я его знаю.

– Откуда? Кто это?

– Я его, по-моему, знаю, знаю по «Эрмитажу». Надо подойти к нему и попросить у него взаймы денег, – добавил Комарденков.

– Что ты! Ты врешь, что его знаешь. Какой «Эрмитаж»? Это неудобно.

– Что неудобно? Ерунда! Я подойду и все объясню.

Он, не оглядываясь на меня, решительно и непреклонно направился к гражданину. Прячась за афишную тумбу, я видел, как он заговорил с незнакомцем. Томительно следил я за их разговором. Вдруг Комарденков обернулся ко мне и махнул рукой, подзывая. Сгорая от стыда, я двинулся к ним.

Когда я подошел, то оказалось, что Комарденков все уже объяснил, а незнакомец предстал сказочным персонажем. Он привел нас в гостиницу, снял для нас номер, накормил обедом и дал денег на билеты и даже на папиросы.

– Но скажите ваш адрес, – говорили мы ему. – Куда вам выслать наш долг?

– Ничего, – отвечал он, – я скоро буду в Москве и найду вас сам.

Больше мы его никогда не видели.

Утром мы сидели в московском поезде и провожали взглядами Азовское море. Казалось бы, пришел конец нашей летней интерлюдии. Но осталась еще одна деталь. Мы провожали глазами Азовское море, под окнами продавали копченую рыбу, а у нас сосало под ложечкой. Денег уже опять не было. Но был уже некоторый опыт и сила инерции. Быстро нашелся еще один незнакомец, который ссудил того же Комарденкова и меня вместе с ним новой суммой до Москвы. Вася провел эту операцию уже совсем легко и уверенно. Лиха беда начало. Я теперь отнесся к такому разрешению наших трудностей гораздо легче, и вот уже мы с аппетитом уплетаем копченую рыбку со свежими помидорами...

Москва нас встретила последними днями знойного лета. По приезде я сразу же окунулся в знакомую, ставшую уже близкой и родной атмосферу театральной и богемной Москвы. Появились новости. Не успел еще Театр актера (так кратковременно назывался новый театр Мейерхольда) стать на ноги с успеха «Великодушного рогоносца», как за время моего отсутствия возник снова вопрос о его закрытии. Планы Мейерхольда о дальнейшей работе с молодежью в этом же помещении подменялись планами о привлечении его в качестве режиссера в иные московские театры – Театр Революции, который заменил Театр революционной сатиры (Теревсат), и другие.

В театральном журнальчике «Эрмитаж» я с грустью и тревогой прочел письмо В. Э. Мейерхольда, в котором он писал, что в случае ликвидации театра он будет лишен «возможности самостоятельной и действительной режиссуры...» Однако в данном случае все обошлось благополучно, и мы скоро узнали, что Театр актера будет существовать.

В то лето в Москве открылось одно занятное предприятие, которое находилось вблизи сада «Эрмитаж» – кабаре «Не рыдай». Предприимчивый опереточный актер Кошевский открыл это кабаре, желая создать что-либо подобное «Летучей мыши». Несмотря на то что в его программах было подчас много остроумного, злободневного и свежего [3], все же этот театрик носил главным образом кабацко-нэповский характер. За неимением своего клуба молодые актеры и авторы стекались сюда поздним вечером, сидя за так называемым «актерским столом» за дежурным блюдом и бутылкой пива, делились друг с другом своими планами, театральными новостями, злобой дня и беззаветно пели со всей публикой «Раз, два, три, четыре – сердцу волю дай. Раз, два, три, четыре – смейся, не рыдай». Очень часто здесь бывал В. В. Маяковский. Можно было увидеть В. Н. Давыдова, который выступал и читал басни Крылова или незабываемо пел экспромтом: «Корсетка моя, голубая строчка...» В. В. Маяковский и В. Н. Давыдов своим присутствием облагораживали это актерско-нэповское учреждение, придавая ему специфически актерские черты, рождая талантливые ответы и экспромты, шедшие от актерского стола.