Полина Бон - Записки фотомодели - стразы вместо слез

Это же декорация! Для того чтобы заработать несколько тысяч, попрошайка пользуется каталкой. Для того чтобы заработать миллионы, режиссеру нужен холщовый стул. И кепка. И растянутый свитер. И черные очки. Потому что именно так представляют себе режиссера вчерашние каталы, ставшие продюсерами, и вчерашние мальчики-мажоры, ставшие банкирами и владельцами нефтедобывающих компаний. Это же диснейленд, детка! Глобальный диснейленд, где всё – от титек до храма Христа Спасителя – муляж какой-то несуществующей сказочной страны. В диснейленде нужен именно такой режиссер-зазывала в карикатурной кепке и черных очках, с недельной небритостью и холщовым стулом, прикрученным к заднице невидимыми шурупами.

Все, что происходит со мной на площадках или в студиях, в полной мере обусловлено законами, по которым живет наш диснейленд.

В ожидании озарения свыше, которое должно снизойти на сидящее на холщовом стуле существо с рукой, перебирающей промежность, я стою на холодном полу рядом с ванной, наполненной чем-то темным и плотным, похожим на черный пузырящийся кефир.

– Что ЭТО? – удивленно смотрю я на режиссера и кучку его ассистентов.

– Это нефть, – отвечает он невозмутимо, без тени иронии. – Не переживай, она не вредная.

Я скидываю махровый халат, наброшенный на голое тело, и, отдавая его ассистентке, не слишком уверенно перекидываю ногу через борт ванны и опускаю ее в колышущуюся темноту, сквозь которую не видно дна.

– Надеюсь, она когда-нибудь отмоется…

– Позовешь кого-нибудь, кто тебе поможет, – режиссер озабоченно потирает небритые щеки. – Кстати, если это тебя серьезно беспокоит, у нас есть ацетон и скипидар на случай, если водой не смоется.

Он критически осматривает мою голову, которая торчит над маслянистой, темной как космос поверхностью.

Несколько секунд пристально смотрит на получающуюся картинку, задумчиво потирает висок и подбородок. И, несколько раз вздохнув, произносит:

– Детка, я думаю тебе придется залезть туда с головой!

– Вы что, с ума сошли?! – Я ощущаю, как две таблетки пиразидола, съеденные утром, стремительно теряют свой энергетический заряд и на меня наваливается плаксивость и чувство беспомощности. – Что я потом буду делать с волосами? И эта гадость – я даже не знаю, может, она мне глаза проест… Какого хрена вообще мы тут снимаем?

Мой срывающийся голос действует ему на нервы.

– Кто-нибудь принесите ей воды или что-нибудь выпить! – После чего снова обращается ко мне: – Детка, я не думаю, что ты готова платить неустойку. Ты сюда работать пришла, так же как и все мы, так что давай, не капризничай и погружайся с головой. Это всего на несколько секунд. Ты погружаешься, задерживаешь дыхание, а после встаешь и выходишь из ванны.

После того как выставлен свет и включена камера, я так и делаю. Ощущая себя птицей, попавшей в зону экологической катастрофы, я выхожу из маслянистой ванны, оставляя за собой черный шлейф.

– Дай мне секса! Больше секса! – краснея, надрывается режиссер. – Вот так! Выше подбородок и работай бедрами!

Он корчится на своем холщовом стуле в приступе восторга.

– Дай мне шик, детка! Это же нефть! Нефть – это большие деньги и секс!

Самые непредсказуемые съемки – это съемки для глянца. Никогда не знаешь, что ждет тебя на этот раз. Тебя нанимают для съемок в рекламе джинсового бренда, а привозят на скотобойню. Или приглашают в рекламу нижнего белья, а снимают на аэродроме. Это все потому, что количество рекламы в глянцевых журналах таково, что читатели ее уже просто не воспринимают. Чтобы зацепить их усталый и пресыщенный взгляд, просто красивых лиц и голого тела недостаточно, нужно каждый раз придумывать что-то все более и более извращенное.

Стройплощадка высотного жилого здания. Здесь снимают fashion-сессию для женского глянцевого журнала. Виктория и я должны демонстрировать новые дизайнерские шмотки на тридцать девятом этаже среди торчащей арматуры, железобетонных стен и огромных незастекленных оконных проемов, за которыми начинается небо.

Переодеваться приходится здесь же, за одной из уродливых стен.

Виктория заводит разговор:

– У тебя с Сашей что-то было?

Стилист прилаживает на моей спине большие черные крылья ангела, сделанные из настоящих перьев. Визажисты спешат нанести еще несколько легких штрихов кисточками на наши лица, пока не раздастся чей-нибудь командный голос.

– Нет, – отвечаю я. – А что-то должно было быть?

Виктория в образе белого ангела, одетого в короткое белое платье без рукавов и сапоги – все от Fendi , – произносит чуть более равнодушно, чем это бывает, когда человеку просто интересно:

– Ну, я не знаю… Он от тебя весь вечер не отрывался. Я такого не видела никогда. Мне кажется, он на тебя запал…

Даже если на улице стоит чудесная погода, на тридцать девятом этаже воздух холодный и разреженный, как в горах. Мой голый живот, символически прикрытый короткой черной блузкой с широким вырезом до пупка, судорожно подергивается от холода, так как расстегнутая куртка Iceberg в моем случае не предназначена для того, чтобы согревать. Куртка и я – это две вещи, которые выгодно дополняют и подчеркивают достоинства друг друга. Вещи не должны испытывать чувство голода, холода, боли – иначе они потеряют свое очарование.

Я встаю вполоборота, так чтобы были видны бедра и полоска живота, и кокетливо отставляю ногу, опираясь только на самый носок черного сапога. Мои руки согнуты в локтях и придерживают капюшон, из-под которого выбивается копна кудряшек. Виктория с воинственным и бесстрастным видом стоит на втором плане.

Фотограф кричит:

– Виктория, убери эмоции. Еще холоднее! Губы не сжаты, как куриная жопа, а просто сомкнуты.

Виктория на втором плане превращается в прекрасный ледяной столб.

– Лиза, а ты наоборот – больше вызова, больше чувства! Рот немного приоткрой… Губы! Губы! Дай мне чувственные губы!

Когда стоишь перед камерой, не нужно бояться выглядеть смешной или вульгарной: при всем желании не получится стать настолько смешной и вульгарной, насколько это нужно фотографу или заказчику. Все равно через три часа съемки, когда от усталости и отвращения тебя накроет полное безразличие, ты, как под гипнозом, будешь делать все, что тебе скажут. То есть Я —!!! – буду делать. Улыбаться, до боли в скулах растягивая мышцы лица. Плакать на камеру, заставляя себя вспомнить о том, о чем я обычно стараюсь не думать, даже когда нахожусь одна. Выпячивать задницу. Целоваться с ухоженными киборгами-моделями. Выгибать спину. Вытягивать ноги. Сидеть в нелепой позе на зеркальном шаре. Или голой лежать по горло в каком-нибудь дерьме.

Продюсер съемки удовлетворенно осматривает несколько пробных кадров и дает знак, чтобы готовили следующий съемочный сет. В каменном углу, единственном, наверное, где нет окон, стилисты и гримеры орудуют над нашими образами, меняя наряды и аксессуары. Снисходительно подставляя себя под руки и кисточки, обрабатывающие нас, Виктория снова возвращается к незаконченному, по ее мнению, разговору: