Геннадий Красухин - Комментарий. Не только литературные нравы

Напоминает знаменитый анекдот о решении жюри конкурса на лучший проект памятника Пушкину: второе место дали за Сталина, читающего Пушкина. Будем теперь ждать, когда одарит саратовское правительство премией Алексеева самого Алексеева, доведя до конца анекдотическую ситуацию. Ведь первую премию в анекдоте присудили Сталину, читающему Сталина!

Но, конечно, Алексееву не поспеть за Ганичевым. Того даже за интервью, которое он дал руководителю пресс-центра своего союза, наградили лауреатством. А то, что его наградила «одна из самых популярных американских русскоязычных газет «Русская Америка»» (впервые о такой слышу!), по мнению ганичевского пресс-центра, «ещё двадцать лет назад вызвало бы реакцию однозначную – осуждение общим собранием коммунистов с последующим исключением имярек из рядов…» Исключили бы, конечно. Да только вряд ли двадцать лет назад коммунист-функционер Ганичев захотел бы связываться пусть и с русскоязычной, но всё же американской газетой! Разве только с такой, с какой позволено было иметь дело. Похоже, что «Русская Америка» – как раз из тех. Не осведомлена даже, что обычно гонорар за интервью платят тому, кто его берёт, а не тому, кто его даёт. (Бывают, конечно, исключения, но для мегазвёзд, к которым многократный академик и член Общественной палаты всё-таки не относится.) И, стало быть, перепутала газета адресатов, вручая свой диплом лауреата!

Ах, какие они сейчас все храбрые – антибольшевистские, антисоветские! Забыли, кому писал Солженицын в день исключения его из Союза писателей? «Посмотрите циферблаты! – ваши часы отстали от века. Откиньте дорогие тяжёлые занавеси! – вы даже не подозреваете, что на дворе уже рассветает. Это – не то глухое, мрачное, безысходное время, когда вот так же угодливо вы исключали Ахматову. И даже не то робкое, зябкое, когда с завываниями исключали Пастернака. Вам мало того позора? Вы хотите его сгустить? Но близок час: каждый из вас будет искать, как выскрести свою подпись под сегодняшней резолюцией».

Ничего, конечно, они не забыли. Просто понапрасну понадеялся Александр Исаевич на их страх перед историей. Попугались, конечно, не без этого. Но не истории, а сиюминутного настоящего. А когда выяснилось, что ничто им не угрожает, занялись тем же, чем и прежде занимались.

Учредило Международное сообщество писательских союзов (Михалков, Бондарев, Феликс Кузнецов и другие) вместе с Союзом художников России, издательством «Советский писатель» и Педагогическим открытым университетом имени М. А. Шолохова международную премию имени Шолохова. Вот уже который год объявляют лауреатов: Михалков взял премию, и Бондарев взял, и Анатолий Иванов, и Проскурин, и Михаил Алексеев, и Сорокин, и Куняев, и Проханов, и художники из руководства своего Союза. Увенчали и политических деятелей. Не только отечественных, таких как Зюганов или генерал Варенников. Но главным образом – международных. Тут каждое имя знаковое: Слободан Милошевич, Радован Караджич, Александр Лукашенко, Фидель Кастро Рус. Наконец, совсем недавно – любимый вождь северокорейского народа маршал Ким Чен Ир.

Кстати, северокорейский диктатор, как и Ганичев, академик Международной академии Меценатства. Я поначалу думал, что Ганичев туда избран как председатель президиума регионального общественного движения «Добрые Люди Мира». Но похоже, что она из тех академий, куда выбирают не за творческие или научные заслуги.

Меня самого приглашали однажды избираться в Международную академию педагогических наук. «Членом-корреспондентом?» – спросил я. «Можно и сразу академиком, – сказали, – но это будет стоить в два раза дороже». «Так у вас выбирают за деньги?» – удивился я. «Что вас удивляет? – сухо ответили мне, – мы же новая организация. Нам нужны деньги! А у вас зато будет почётное звание!»

Был у нас с Юрием Кузнецовым слушатель Высших литературных курсов – Валерий Хатюшин, который писал стихи. «Стихи! – фырчал Кузнецов. – У нас в Краснодаре любой член литобъединения пишет лучше!»

– Знаешь, – сказал он мне по телефону перед самым обсуждением Хатюшина, – я сегодня на семинар не приду. Ты уж проведи обсуждение этого графомана сам.

– Но почему? – взвился я. – Здесь ведь и говорить нечего. Стихи чудовищны. Приходи. Он тебе больше поверит.

– Он верит только Сорокину, – сказал Юрий Поликарпович. – Сорокин его и взял на курсы. Я был против категорически.

Хатюшин печатался в основном в журнале «Молодая гвардия» у Анатолия Иванова. Потом он стал там работать. Стихи его были не просто плохи, от них исходила какая-то звериная злоба.

Семинар я провёл один. Никто ничего хорошего Хатюшину о стихах не сказал. На том и расстались.

А спустя некоторое время узнаю, что он стал нынче дважды лауреатом. Дали ему премии Есенина и «Золотое перо России». Хотел сказать: и на здоровье. Но сами подумайте, стоит ли желать здоровья тому, кто злорадно назвал «возмездием» события 11 сентября 2001 года, когда самолёты террористов обрушили два нью-йоркских небоскрёба, убив тысячи ни в чём не повинных людей (в числе которых оказались и русские), кто в нечеловеческой своей ненависти принялся радостно отплясывать на трупах:

Дело не в том, что из-под «золотого пера России» выплеснулось нечто непотребное, хвастливое и дикое: такие герои обычно других науськивают, а сами, как заметил Марк Твен, идут в бой с песнями позади всех и бегут с поля битвы с воплями в первых рядах. Дело в том, что подобные стихи сильно расходятся с Уголовным кодексом.

Молодёжь насмешливо называет антифашистов «антифой». К ним относятся как к чудакам. Быдляки своё дело делают: учат цинизму. Небезуспешно.

Только что отпраздновали столетний юбилей великого русского интеллигента академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва. Он выписал в своей книге «Заметки и наблюдения» слова Блаженного Августина: «Единственным признаком благородства скоро станет знание литературы». Лихачёв умер семь лет назад. Что для него значила эта фраза? Какое время он ею характеризовал? Близкое к нынешнему? Или то далёкое, когда оказался он в концентрационном лагере в Соловках по обвинению в антисоветской деятельности? Но о лагере он писал недвусмысленно: «Интеллигенция в условиях Соловков не сдавалась. Она жила своей, часто скрытой от посторонних глаз, духовной жизнью, собираясь и обсуждая разные философские проблемы». Речь, стало быть, о том, каким ощущал Дмитрий Сергеевич время в последние годы жизни.