Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

— Сознайся, а которая твоя? Я никому не скажу! Не Калишевская случайно? Красавица! Ничего не скажешь!

Бедняга Пятница издевки не понял.

— Нет, — говорит, — эта и коленку голую нашему брату не покажет.

Насмешницы-почикайки, завидев Пятницу на разводе, кричали ему, издеваясь над маленьким уродцем:

— Ходи до мэне, мий коханий, мрия моя!

Едва Надя высунула голову из двери вахты и сразу задохнулась.

— Вот тебе раз!

С бесовским воем и ревом снег валил не с неба, а с разных сторон одновременно, сталкиваясь и свиваясь в громадные завихренья.

— Ну что я говорю? — выскочил следом Пятница. — Лошадь в галерею поставь, где вагонетки, там теплее, да распряги, сани-то не тащи!

— А есть ей что? Она ведь голодная!

— На кухне скажи, я приказал!

«Ишь! Он здесь за главного! Приказывает. А там, внизу, в зоне, его и за человека никто не считает. Пятница, и все».

Унылая, занесенная снегом лошадь понуро ждала своей участи. Окоченевшими руками Надя с большим трудом распрягла Ночку. В санях под ящиком валялась в сене старая попона, осмеянная ЧОСом.

«Как пригодилась!» — обрадовалась Надя. В дощатой галерее было тихо, а около рубки, где помещалось все управление канатной дороги, и совсем тихо. На кухне дородная хохлушка Ксюша Загорулько сразу прониклась участием к бедной скотине, дала ведро теплой воды. С кормом было сложнее. Хлеба не дашь — самим в обрез!

— Овсянку жрать будет? — спросила Ксюша.

— Овес любит, будет и овсянку, — заверила Надя.

Ксюша насыпала больше полведра овсянки, предназначенной для корма заключенным.

— Ругать не будут? Ничего?

— Кто? Я сама себе хозяйка, — пошутила Ксюша. — Делов куча! Кашу пожиже заведу, только и дела. Ты сама как?

— С утра! — ответила Надя.

Ксюша щедрой рукой наложила полную миску овсяной каши и обильно полила каким-то маслом. Туда же кинула кусок рыбы.

— Ешь!

Надя хотела было отказаться, но есть так хотелось, что протянула с благодарностью руку за миской. Помощница Ксюши, Степанида, подала кусок хлеба.

— С хлебом ешь, без хлеба не сытно, не наешься!

— Кто у вас хлеб развешивает?

— Двое, сейчас придут, а что?

— Давай я помогу, — предложила Надя. — Все равно до отбоя делать нечего.

— Сами управятся! Ты отдыхай, лучше скажи, как там, на главном?

Новостей оказалось немного, и те Ксюша знала.

Зечек с Безымянки иногда приводили в главную зону, на концерты, в баню или в санчасть больных. И тогда Надя, рассматривая их, с удовольствием отмечала про себя, что они не производили впечатление доходяг, а многие были просто красивые. «Еще надеются на что-то!»

Закончив мытье котлов и пола, Ксюша сказала:

— Пошли в барак! Нас с девяти запирают.

В бараке было тепло и чисто, как, впрочем, и везде, где жили и хозяйничали украинки и западнячки.

— Располагайся! — показала Ксюша на нижние нары. — Тут Машка спит, она в кипятилке до утра работает, завтра только придет.

Зечки окружили Надю: интересно, что там, внизу? Как новый опер? Павиан? Горохов? И о знакомых. Не предвидится ли этап?

Маша Емчик из местных красавиц без обиняков и намеков прямо спросила:

— Слышно, к тебе Красавчик захаживает?

От такого вопроса у Нади даже нос покраснел.

— Ко мне каждый день по двое, по трое заходят, нас проверяют…

— Темни, темни!

— Будет тебе! — добродушно одернула ее Ксюша. — Лучше скажи, к Восьмому марта концерт готовите?

— Готовим! — охотно переменила скользкую тему Надя. — Ой, да кстати, кто знает песню «Ой, не свиты мисяченьку»?

— Да кто же не знает? Все.

— А ну, девчата, скажите слова, я ее на концерте спою.

В барак зашли две дежурнячки.

— Все дома? Барак запираем!

— Все, все!

— А что Михайлова здесь?

— Хлеб привезла, да начальник не пустил обратно.

— А вниз сообщили? А то там поверка не сойдется!

— Ксюша, скажи, а Ольга Шелобаева в каком бараке? — шепотом спросила Надя.

— На этап ушла, сразу после Нового года, — так же тихо ответила Ксюша, но шустрая Маша услышала:

— На Предшахтную! С приветом от генерала Деревянко!

Все засмеялись, далеко разнеслось по ОЛПам, как генерал девушке помог. Барак заперли, и все расползлись по нарам. Только в одном углу еще бренчала плохо настроенная гитара, а девушки пели:

«С кем это они хотят бороться за Украину, когда война давно кончилась?» — недоумевала Надя.

— Эй, вы там, в углу! Кончайте свою бандеровщину разводить, а то в буре ночевать придется! — прикрикнула Ксюша.

Утром Надя проснулась и никак не могла сразу сообразить: где она? Все были на ногах и одеты, а дверь все не открывали.

— Забыли начальнички про нас!

— Надрались вчерась ради хорошей погоды! — сказала чернявая татарка Алмаса.

— Который час? — спросила Надя, — проспала?

— Да кто ж его знает? Подъема не было, радио три дня молчит, барак заперт, и на поверку не идут! — возмущалась Ксюша. — Когда завтрак готовить буду?

— Анчихристы бесовскую литургию правят! — пробормотала с верхних нар зечка в черном платье и таком же черном платке, надвинутом на самые глаза.

Надя узнала свою знакомую монашку, ту, что дала воды больной Космополитке.

— И вы здесь? — удивилась она. — Здравствуйте!

— Бог в помощь, где же мне еще-то уготовлено?

За дверью послышались мужские голоса и лязг отодвинутых затворов.

— Идут! — разбежались по местам зечки.

— Фарисеи и седуккеи порождения ехидны, — громко сообщила монашка.

В барак быстрыми шагами, не отряхнув снега с валенок, ввалились четверо начальников — Черный Ужас, опер Горохов, новый режимник, что прислан вместо Павиана, и старший надзиратель Гусь.

— Постройте заключенных! — приказал майор Гусю необычно тихо, несвойственным ему тоном. Было в его голосе и во всем поведении что-то такое, что сразу насторожило зечек. Все встали около своих нар, замерли в ожидании. Что-то будет?

— Заключенные! — обратился майор. Голос его задрожал, и он всхлипнул. Тут только Надя заметила, что на сизом, баклажанном носу майора, на самом кончике, повисла слеза, и он не вытирает ее. Все обомлели, затихли, не дышат: Черный Ужас плачет! Что случилось?!

— Заключенные! — еще раз повторил майор. — Нашу страну постигло страшное горе!

Стало так гробово-тихо, что слышно было, как снаружи разводящий менял вертухаев на вышках, окликая их. Зечки не смели дыхнуть, притаились: ему горе — нам радость, только бы не война!

— Умер наш всеми любимый, родной отец товарищ Сталин!

— Слава Богу, преставился анчихрист, унесли нечистые сатану, — с радостью объявила, перекрестив себя широким крестом монашка.

Майор даже не взглянул на нее. Он вытирал глаза и сморкался, делая вид или действительно не замечая, как радостно загудели на разные голоса зечки.