Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

Рядом с ней откуда-то вдруг выросла внушительная фигура милиционера. Он с подозрением оглядел ее, но ничего не сказал и прошел мимо. Надя тяжело вздохнула, подняла воротник своего пальто и потащилась прочь. «Утопление не состоится но причине несостоятельности утопающего, — запрыгал бес, — не утопишься, не повесишься, не отравишься! Всем чертям назло!»

Она прибавила шаг, не вытирая злых слез, которые тут же сушил встречный ветер, и забыла вовремя свернуть направо, к метро. Прошла прямо по улице Фрунзе и вышла к памятнику. «Гоголь», — узнала Надя. «От Советского правительства»… прочитала она на цоколе. «Ишь вы! Добренькие дядечки! Не от народа — от правительства! Правительство совсем даже не народ! Боги!»

От этой мысли она сразу же пришла в себя, сменив безысходное оцепенение и горечь на вспыхнувшую злобу: «То-то счастлив был бы Гоголь подарку от такого «правительства»! Сидеть бы ему при нем на Лубянке вместе с «Ревизором»».

За памятником вниз спускалась широкая гранитная лестница к бульвару. На угловом доме, что против памятника, Надя обратила внимание на название улицы: «Гоголевский бульвар». «Гоголевский бульвар, — повторила она несколько раз, как заклинание. Я знаю его, я слышала о нем, но вот где? Где?» Дальше по бульвару она шла, роясь в памяти, и вспомнила! Стеллка Корытная! Ну, конечно же! Забавляя отупевших от голода и холода зечек в дальнем этапе в Воркуту, она рассказывала, как где-то здесь ее преследовали гебешники. Тут, неподалеку, должна быть лесенка через дорогу к переулку со смешным названием: Ситцевый Овражек».

С замирающим сердцем, пройдя еще немного, она увидела с правой стороны несколько ступенек вниз, переход через улицу, и обрадовалась, как старым знакомым. Переход был хорошо освещен, она спустилась вниз, перешла дорогу и прочитала на угловом доме: Сивцев Вражек. Совсем рядом, в нескольких шагах, налево, темнела подворотня, куда нырнула, спасаясь от преследовавших ее гебешников, Стелла. В подворотне было темно, но Надя бесстрашно вошла под арку небольшого дворика. Из окон жилых домов неярко струился свет, освещая его. Прямо перед собой она увидела парадную дверь, а налево еще одну. В глубине двора стояли два больших ящика для помоев. Надя грустно усмехнулась и пошла обратно.

Стелла, или как ее называли зечки, Света, с пересылки попала в другой лагпункт, на Предшахтную и уже должна была освободиться. Этой весной они с Володей были на просмотре в Доме кино и Наде почудилось, что в толпе она заметила кудрявую голову Стеллы. Если б была Надя «политической», как ее знакомые зечки, не постеснялась бы своего спутника, с радостью кинулась на шею Стеллке! А тут не подошла, постеснялась. Вспомнив еще раз своих зечек и то безрадостное время, когда они, бесправные рабыни, в телячьем вагоне загибались от полярной стужи и голодухи, ей стало вдруг легко и покойно на душе. «Ведь выдержали! Выжили! Хуже было, совсем безнадега! Да Бог спас!» Дома ее ждала приятная новость.

— Володюшка звонил, долетел благополучно! — с радостным лицом сообщила Серафима Евгеньевна.

Надя по-прежнему называла ее по имени-отчеству. Язык не поворачивался назвать эту совсем чужую ей женщину словом «мама». Володя не протестовал. Сказал только: «Я бы тоже не стал на твоем месте».

Утром Елена Клементьевна выслушала ее, и Надя заметила, как переменилось и построжало ее милое лицо. Она отвернулась.

— Это очень серьезно! Что порекомендовал вам Петров?

— Молчать, не петь целый год, или сменить профессию! С ума можно сойти! — горестно прошептала Надя.

— Где же вас так угораздило перетрудить связки?

— Хоронила!

— И кричала?

— Без памяти! — кусая губы, чтобы не разреветься, ответила Надя.

— Сочувствую от души! Конечно, ни о каких операциях не думайте! Все врачи немного перестраховщики. Главное, не пойте и не разговаривайте громко и долго. Не перегружайте голосовых связок и подайте на академический отпуск. По вокалу вы вполне можете пропустить один год. — И, угадав добрым сердцем глубокое отчаяние Нади, желая утешить ее, сказала; — Ну, в крайнем случае, не будете петь в опере, это большая нагрузка. В конце концов есть концертные выступления. Людмила Легостаева, Раиса Пурыжинская, тезка ваша Надежда Казанцева и многие другие прекрасные певицы не пели в опере… Камерные певицы. — И отвернулась.

Теперь Надя отчетливо вспомнила: когда пришла в палату главврач Горохова, она говорить не могла, а только через силу хрипела. Тогда она и сорвала голос. После этого надо было молчать целый год, как мертвой! А она поспешила скорее заниматься. Но кто мог знать! Так думалось Наде. На самом же деле все началось раньше, исподволь. Это был и ледяной воздух, когда приходилось перекричать вой пурги, погоняя лошадь, и безрассудное пение в холодной, сырой столовой, и простуды, на которые не обращалось внимания. Все годы, прожитые в Заполярье, были против ее голоса.

На неделе она оформила себе академический отпуск для продолжительного лечения. Глядя на ее красные слезящиеся глаза и распухший нос, никому не пришло бы в голову сомневаться в ее нездоровье. К этому времени она уже знала, что Володя прибыл на место и даже устроился с жильем. В тоскливом безделье проводила Надя дни. Чтоб совсем не свихнуться от тоски и скуки, ходила гулять с Трефом, сопровождаемая неодобрительными взглядами прохожих, или валялась с книжкой на тахте. Иногда Татьяна садилась за рояль и играла ей пленительные мелодии шопеновских мазурок и вальсов. В эти дни вынужденного безделья она особенно полюбила и сблизилась с Татьяной. Однажды вечером Татьяна поведала ей историю своей семьи, впрочем, совсем обычную для того необычного времени начала двадцатых годов.

В те далекие годы существовал при Первом Московском университете рабочий факультет имени Покровского. Молодой рабфаковец, присланный из Пензенской губернии для учебы в Москву, влюбился в свою преподавательницу всего четырьмя годами старше его самого, известную среди слушателей под кличкой «Интеллегого на сдобных ножках». Роман развивался медленно. Лишь спустя полгода молодая учительница русского языка и литературы из «бывших» обнаружила, что ее способный ученик неравнодушен к ней. И смутилась. Герой совсем не ее романа. Еще полгода ушли на изучение молодого пензяка. После чего она с удивлением открыла для себя: «Добрыня Никитич» не только хорош собой и скромен, но и одарен от Бога. Прежде чем подать знаки внимания, то есть обнаружить, что он понят, хитрющая «Интеллегого», уже не юная девушка, а девица двадцати семи годов, незаметно расспросила своих коллег об этом пареньке. И чудо! Все в один голос, и математик, и физик, рукам «всплеснули: «И откуда что берется! Диво! Светлая голова! Блестящие способности! Упорство не человеческое!».