Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

По площади с ревом мимо нее пронеслись две пожарные машины. «Это туда, теперь можно идти», — решила она и пошла к дому, но не обратным путем, темными переулками, а по площади, по хорошо освещенным улицам. Огромное зарево до самого неба висело над местом, где недавно она оставила дом.

Несмотря на поздний час, народу набежало порядочно, но пожар тушить не спешили, а стояли и с любопытством глазели, как с пушечным треском разлетались в разные стороны огненные бревна и куски раскаленного железа с крыши, переговариваясь друг с другом междометиями.

Пожарники заливали из брандспойтов забор, не давая огню перекинуться на соседний дом. Между тем, огонь с неестественной быстротой пожирал остатки дома. На обгоревшем дверном косяке сиротливо болтался огромный замок.

Надя постояла еще, и, убедившись, что пожар затухает, не успев переброситься на соседние дома, пошла назад к площади.

«Ты его зарезал — прямо в сердце угодил, а я тебя сожгла, как оборотня», — торжествуя, прошептала она, не замечая, что по ее щекам ручьем текли слезы. «Я не хотела твоих мучений Волк, просто, чтоб ты не существовал больше, чтоб навсегда исчез с лица земли!»

У колхозного рынка остановился пустой, без пассажиров автобус. Двери были открыты, и она влезла вовнутрь.

— Ты, девка, чего уселась? Вылезай, приехали! — сказал пожилой шофер.

— Да вот, на пожар засмотрелась, на поезд опоздала!

— Какой пожар?

— На улице Огарева…

— А! — сказал он, небрежно махнув рукой. — Деревня и есть деревня, каждый год там горят. А ты не рассиживайся, я в парк еду. Теперь до утра жди! Кукуй!

— Послушай, милый человек! Довези Христа ради до Калуги-второй, на Киевский поезд. Мне в Сухиничи надо, на работу…

— Не, не могу. Я работу кончил…

— Я хорошо заплачу, — слезно попросила Надя.

— Не, вылезай! — Он отошел в сторону и закурил. Докурив свою папиросу, он бросил на землю окурок, плюнул на него и затоптал ногой. Потом подошел к двери, где сидела, упорно не вылезая, Надя. — А сколь хорошо?

— Сколько скажете…

— Сотню дашь?

— Дам! — обрадовалась Надя.

— Поехали!

На платформе станции Калуга-2 уже стоял поезд Брянск— Москва. Касса была закрыта, но Надя уговорила проводницу довезти ее до Москвы без билета. За пятьдесят рублей проводница, молодая, шустрая женщина, усадила ее на нижнюю полку в купе, где спали трое пассажиров.

К шести часам утра Надя добралась до дома и, никем не замеченная, нырнула, не умываясь, в свою постель. «Сон, какой кошмарный сон мне приснился», — сказала она, просыпаясь. — «Страшен сон, да Бог милостив», — вспомнила заклинание, какое надобно было сказать в таком случае, когда хочешь забыть страшное, что приснилось во сне.

Утром, за завтраком, Серафима Евгеньевна спросила ее:

— Ты мои порошки, случайно, не видела?

— Порошки? — удивилась Надя. — Какие?

— Мои порошки, которые я иногда пью, против бессонницы, для крепкого сна… Вот здесь я их в коробочке оставляю, — указала Серафима на стол.

— Не видела! Мне снотворное ни к чему! Я и так хорошо сплю.

— Еще бы! Одной-то, без мужа! Отчего ж не спать? — язвительно заметила Серафима.

Надя прикусила язык, промолчала.

Собирая чашки со стола, она вопросительно взглянула на Льва. Он сощурил свои янтарные глаза и заговорщически подмигнул.

— Не раздумала?

— Нет, жду!

— О чем это вы? — прокудахтала Серафима Евгеньевна.

— Секрет у нас с дочкой! — ответил ей Лев. В полдень Митя привез билет.

— Мягкий вагон, какая прелесть! — обрадовалась Надя.

Ташкентский поезд отправлялся вечером, и она пошла доделывать свои неоконченные дела. Улучив момент, положила под газету на рояль коробку с порошками, израсходовав три. Остальные не понадобились. Затем, быстро закончив домашние дела, пошла в сберкассу и закрыла счет. Денег оказалось больше двадцати тысяч. Сложив их вместе с деньгами, что дала ей Вольтраут, она взяла такси и поехала к себе на старую квартиру. Тетя Варя, как всегда, обрадовалась ей, засуетилась, поспешила на кухню ставить чайник. Надя прошла следом за ней помочь с посудой и незаметно положила ключи от несуществующего уже дома в стол, на место.

— Тетя Варя, вы хотели летом дом ремонтировать? — спросила она.

— Уж и не знаю, Надюша, как и быть. Бревна — одна труха. Нижние венцы до войны еще подгнили. Левый угол осел, боюсь, тронешь — весь посыплется. Я и не знаю, теперь, как?

— Як Володе еду, вот вам деньги на ремонт — положила на стол объемистую пачку.

— Зачем это? Не выдумывай, самой нужны будут! — всколыхнулась Варвара Игнатьевна.

— Нет! — весело сказала Надя. — Мне ничего не нужно, я счастлива! Я очень счастлива!

К вечеру вернулся Алексей Александрович из академии. «Мой дорогой, мой любимый Лев», — открывая ему дверь, с нежностью подумала она.

— Митю не отпустил, проводим тебя!

— Куда это вы собрались? — озабоченно спросила Серафима Евгеньевна, с недоумением посматривая то на Надю, то на Льва.

— Уезжаю я! — ответила Надя. Теперь, она решила, можно объявить о своем отъезде. — Еду к Володьке, не могу без него!

— С ума ты сошла, Надя! — сокрушенно замахала руками Серафима Евгеньевна. — Куда ты едешь? Удобств никаких! Пустыня! Сбежишь! Ты не привыкла к такой жизни.

— Глупее ничего не придумаешь! — с глубочайшим презрением сказала Татьяна. — А консерватория? А учеба? Ради чего бросать? Никуда не денется твой благоверный! Опомнись, декабристка!

Но Надя, радостно улыбаясь, уже тащила свой чемодан в коридор.

— Какое безрассудство! — разгневанно крикнула Татьяна и, хлопнув дверью, ушла, не пожелав прощаться.

— Ты мне текст телеграммы черкни, я завтра по своим каналам отправлю, — приказал Лев.

Чего писать? Она толком не знала. Достала из кармана старой шубы свернутый бумажный шарик, расправила его и вместо слова «Надя» написала: «Володя! Если я тебе не безразлична, нам необходимо объясниться. К.Н.>.

— Что ты тут начирикала? — спросил Лев, нахмурив брови… Что за инициалы К.Н.?

Надя замялась.

— Володя знает! — сказала она и отвернулась, чтоб скрыть смущенье.

— Я тоже хочу знать. Ну? Говори!

— Кобра Нагайна… — едва слышно ответила Надя.

Ей показалось, что дрогнула люстра, как грохнул раскатистый смех Льва. У него даже слезы выступили.

— Ну дочка, уморила! Давно так не смеялся! Ладно, адрес напишу сам, — пряча листок в карман и вытирая глаза, сказал Лев.

Серафима Евгеньевна усадила Надю на стул.

— Присядь на дорогу! — и вдруг неожиданно расплакалась.

— Береги его, Надюша! Он ведь еще совсем мальчишка, да-да, взрослый ребенок!

Надя не выдержала и рассмеялась, вспомнив, как двинула его однажды за неумеренную, поспешную пылкость, вопреки ее желанию. Но он понял за что и даже не обиделся.