Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

— Он дежурит сегодня, наверное, к нам заглянет… Слышите?

— Слышу! И не разделяю твоих восторгов. Он что-то замыслил, этот Клондайк. Ходит, вместо того чтобы дремать на вахте, как другие, проверяет, не к добру, — с притворной озабоченностью сказала Надя.

— Вы что, серьезно? Не понимаете, зачем он ходит? — спросила с недоверием Валя, подбоченившись, точно как деревенская бaбa перед началом перебранки.

Надя стойко выдержала ее насмешливый, колючий взгляд.

— Нет, ходить им сюда положено, пусть, но уже не каждый раз.

Немчура не выдержала, засмеялась,

— О, святая простота! Наивность или глупость? Влюбился он! Ясно, как Божий день!

— Вот глупости! — вспыхнула Надя. — В кого?

— В вас, в вас, милая! Да, да, и не делайте больших глаз! Я давно заметила, он к вам неравнодушен.

— Ерунда! Чушь собачья! Просто от нечего делать ходит, проверяет как работаем, это их обязанность, смотрит…

— Вот именно! Смотрит! А в Библии от Матфея сказано: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем!»

Надя надула губы, она не любила, когда бесцеремонно лезли ей в душу, копались в сокровенном.

— Ну, «в сердце своем», положим, не страшно! Можно пережить.

— «Страшись, Офелия, страшись, беги на выстрел от взаимности», — загробным голосом произнесла Валя, но, заметив, что ее напарница сердится, поспешила разрядить обстановку.

— Бог с вами, Надя, вы, я вижу, недовольны моей шуткой, — как можно проникновенней сказала Валя, придав лицу огорченное выражение. — Но подумайте сами, — продолжала она. — Молодая, красивая девушка и молодой красавец мужчина, можно сказать, классовые враги, встречаются чуть не каждый день. Запретный плод всегда слаще. Опасности, запреты и непреодолимые преграды только возбуждают и будоражат храбреца. Ситуация по Шекспиру, Ромео и Джульетта. Сплошная романтика! Что может помешать возникновению пылкой любви?

— Майор Корнеев, капитан Горохов, — от души рассмеялась Надя и полным голосом на всю хлеборезку пропела: — Не по-ло-же-но! — Потом, спохватившись, сердито добавила: — Будет болтать, смотри! — кивнула головой на лотки с глянцевыми буханками. — Сколько еще резать, до подъему не успеем.

— Наши почикайки говорят: работа не волк, в лес не убежит.

Ромео и Джульетта. Что о них знала Надя? Очень мало. Шекспира не читала вовсе, в школе не проходили. Зато хорошо помнила прелестный вальс Джульетты, который так виртуозно пела Пантофель-Нечецкая, и чудо-музыку Чайковского к «Ромео и Джульетте», да еще музыку к балету Прокофьева. Все в музыке. И знала, что оба погибли, оставив на века память о своей великой любви.

Хитрющая была эта Вольтраут, так льстить умела. Слова какие находила! Все для обольщения. И хотелось ей верить, потому что была в ее словах желанная правда. «Влюблен», сказала она, но ни радости, ни особого ликования Надя не почувствовала, как будто в замочную скважину подсмотрела то, что ей и знать не полагалось.

Душевный покой ее был давно нарушен, при первом же соприкосновении с растерзанными человеческими судьбами, но и это открытие ничего, кроме тревоги, смятения и предчувствия беды, не внесло в ее жизнь.

Зубстантив недолго пробыла в КВЧ. Спустя чуть больше месяца за хлебом пришла бригадир из барака, где жила Зубстантив.

— Что-то давно я не видела Машкевич, она ведь с тобой в бараке живет? — спросила Надя.

— Нема ее, в карцеру вона.

— За что?!

— А вони з Рузею подрались.

— Не может быть! Она и драться не умеет, она учительница! — воскликнула возмущенная Надя.

— Ой, не кажи! Як вцепились в волосья, трохи не поубивались.

— Не путаешь ты о кем? Чего они не поделили?

— Рузя ей на низу места не дала, говорит: «Вы, жидивки, и в лагери робить не хочете, сходу в КВЧ влезла». Так эта Мария ей в самый лик сапогом вдарила! Ажно до кровавой сопли! А майор сказав: «Бачу, вы дюже зажирели туточки и двух в карцер шуганул, обох, чтоб не обидно!

— Так они и там побоище устроят!

— Ни! Марика спрашивала Гуся, як вони там? Кажет, смирнехонько на нарах вместе сплят. Марика аж плачет: «Ой, лихо мени з этим этапом! Таких ушлых баб, как эта Машкевич, отродясь не видала!» Им карцер с выводом на работу, а вона нияк працювать не хоче, говорит, у мене суставний ревматизм, я такую лопату одну не подниму, не то что с мокрой глиной. Прораб ихний, Охрименко, рапорт майору написал. Корнеев вызывает ее, спрашивает: почему, такая-сякая, от работы отказываешься, а вона ему говорит: «Гражданин начальник, я от работы не отказываюсь, только я такую лопату поднять даже пустую не могу». А он кажет: «Почему другие могут, а ты не можешь?»

«Значит, воны сильнее меня, ослабла, десять месяцев на Лубянке була». Но майор не посочувствовал. «Вся бригада может, а ты нет? Врешь!» А вона опять свое: «Люди разные, вот, к примеру, Попов радио изобрел, вы слушаете, а сами ничего не изобрели, не можете!»

Вечером Надя забежала в столовку на репетицию. Мымра дежурила, а ей хотелось узнать подробности.

— Да, да! — печально проговорила Мымра. — Майор меня вызвал, так ругался, думала, плохо мне станет.

— А вас-то за что? — возмутилась Надя. Ей жалко было Мымру, такой испуганной и подавленной ее не видали никогда.

— Я ему только намекнула, нельзя ли художницу вернуть, скоро 1 Мая, лозунгов бы нарисовать надо. А проку от нее на общих все равно нет. Так он до хрипоты орал: «Полно КВЧ бездельников, всех разгоню на общие!» Насилу унялся.

— Вот самодур-придурок, — обозлилась Надя.

— Что ты, что ты! — зашептала Мымра. — С него тоже план требуют. Прораб-то вольный.

Позже Надя узнала: отправил майор неугодную бунтарку Зубстантив на этап в Инту.

— В Инте теплее, — оправдывалась Мымра, — и работа не такая… — она хотела сказать «каторжная», но тут же поправилась и сказала: — трудная. ОЛП—инвалидный, а с них что спросишь?

Клондайк по-прежнему в свое дежурство заходил в хлеборезку и, если заставал Надю одну, здоровался и, не оставаясь ни минуты дольше, чем «положено», продолжал обход. Когда же случалось быть Вале, он чувствовал себя уверенней и свободней и даже вступал в разговор, что было против правил, «не положено».

Первое мая и в лагере праздник, даже если одни женщины. Выдали сахар и белую булочку, не больше донышка от стакана, а, главное, не погнали на работу. Вывели за зону только «кирпичников».

— Чтоб ему сгореть! — вопили зечки, собираясь на работу.

Хотели еще вывести погрузку, но начальник гарнизона охраны, на радость бригадам, не дал больше конвоиров. Столовая закрыла пораньше раздатку. Надо было убрать в сторонку столы, расставить скамьи. Вечером концерт! Как всегда, первые ряды для вольняшек. Начальство с женами, гарнизонные офицеры и свободные от караула простые охранники. Приехал и Фомка со своей хорошенькой кривоногой Катей. У него радость, сияет весь, как медный самовар. Сын родился! На самом краешке второго ряда примостился Пятница, тоже пришел на концерт. А куда же им деваться? Скукота зеленая! До города далеко, вот и идут все вольняшки в зону на зечек глазеть, жен своих раздражать. Да и есть что посмотреть! Девушки в хоре одна другой краше, как на подбор, и все молодые.