Виктор Корчной - Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца

— Это когда приезжают из других городов,— сказал всезнающий Дымов. Но к нам это не подходило. У нас была блокада. Смысл слов «открытый чемпионат» разъяснился позже — все пришедшие во дворец блокадные мальчишки были допущены к игре. Участников разделили на восьмушки, и битва началась! Выиграв в первом туре, я в самом радостном настроении сел и за следующую партию. Моим соперником был худенький черноволосый мальчик в аккуратном ватнике. Играли мы в подвале дворца, холод был адский, но «зал» заброшенного бомбоубежища казался нам просто божественным.

Помню, на меня произвела впечатление запись партии, которую партнер четко вел в школьной тетради. С интересом следил я за знаками шахматной нотации. В результате этого (так мне искренне казалось!) проиграл таинственный пешечный эндшпиль.

Хмурый как туча подошел к Моделю:

Проиграл!

А кому?

Я снова заглянул в тетрадку и прочел фамилию соперника:

— Какому-то Корчному! — сказал с досадой.

Мальчик в ватнике сердито глянул в мою сторону... Он долго еще не прощал мне этого нечаянного словечка — «какому-то». В двенадцать лет Виктор имел уже обостренное чувство достоинства. Немного раньше он сблизился с моим другом Дымовым, а поскольку я постоянно находился рядом, то пришлось Виктору позабыть эту обиду.

Еще одно случайное обстоятельство помогло наладить знакомство. Как-то, возвращаясь с очередного тура, мы с удивлением обнаружили, что оба живем на Некрасовской улице, в нескольких домах друг от друга. Пережить блокаду на одной улице — это ли не повод для мальчишеской дружбы!

В период гонений на Корчного вдруг «выяснилось», что у него исключительно «желчный, раздражительный характер». В книге А. Карпова и А. Рошаля «Девятая вертикаль» речь идет даже о «комплексе Сальери», помноженном на необъективность.

Сильно сказано. Но честно ли? Все, кто знали Виктора в его ленинградский период, ничего подобного не замечали. Как раз объективность молодого Корчного привела к удивительному на первый взгляд факту: на турнирах во время конфликтных ситуаций шахматисты часто шли на разбор не к судьям, а к Виктору. Его авторитет был непререкаем.

Вспоминаю, как в пятидесятом году команда Ленинградского университета сразилась в Москве со своими коллегами на 20 досках. Корчной играл на первой доске, но, как всегда, умудрялся видеть, что делается на остальных. И вот у одной пары в цейтноте вспыхнул конфликт. Московский студент утверждал, что соперник тронул слона и должен именно этой фигурой пойти. Но тогда она сразу терялась. Наш шахматист это отрицал. Свидетелей рядом не было, и судьи стали в тупик. В это время к столику подошел Корчной. «Я видел, как вы тронули эту фигуру,— сказал он ленинградцу.-— Будьте мужчиной, надо сдаваться». Тогдашний наставник московских студентов Петр Романовский, сам человек почти легендарной честности, протянул руку нашему капитану и, обернувшись к своей команде, сказал: «Все бы так поступали...»

Возможно, этот эпизод вызовет возражение: все, мол, было давно. А вот с годами характер мог и испортиться. Но вспомним поистине рыцарский поступок Корчного в 1983 году. Поступок, сыгравший судьбоносную роль в карьере Гарри Каспарова. Тогда ведь Виктору было уже пятьдесят два. Казалось, сама судьба в третий раз давала ему шанс взойти по трудной претендентской лестнице. В четвертьфинале он победил Портиша, в полуфинале (согласно всем правилам!) ему была присуждена победа над Каспаровым. На пути оставался лишь Рибли или Смыслов. Становилось вполне реальным, что он мог в третий раз встретиться в поединке со своим историческим соперником — Анатолием Карповым.

Но Корчной остался Корчным. Он великодушно отказался от присужденной победы (Каспаров ведь не по своей вине не явился на матч в Пасадену) и сел за доску с будущим чемпионом мира. Разве такое бы сделал Сальери?..

Прямота характера— это далеко не вздорность. А ведь именно этим словом называли в ленинградском спорткомитете высказывания Корчного о непорядках в шахматном клубе на улице Желябова, о воровстве и приписках в спортивных организациях. Он говорил об этом еще тогда — в благостные годы упоения липовой цифирью. Помните, какой конвейер по присвоению разрядов и мастерских званий развернули в шестидесятых годах? Нам был один шаг до лозунга: «В каждой семье — шахматный мастер!» И Корчной боролся с этой показухой, в открытую говоря о девальвации шахматных званий, о снижении класса игры, о блатных заграничных поездках на турниры, о договорных партиях.

После марафона претендентов в 1962 году на Кюрасао гроссмейстер в публичных выступлениях говорил о том, о чем многие догадывались, но помалкивали. О неспортивном сговоре некоторых своих коллег, расписывающих бескровные половинки очков и тем сберегающих силы для встреч с наиболее опасными конкурентами. Например, с Фишером. Да и с Корчным-то они боролись вовсю. И ленинградец, лидировавший в первой половине турнира, боровшийся с полной выкладкой в каждой партии, не выдержал этого прессинга. Раздраженный необъективным характером борьбы, он трагически зевнул фигуру Роберту Фишеру и, не сумев совладать с нервами, вскоре потерял все турнирные шансы.

А ведь именно в те годы тридцатилетний Корчной был в полной готовности к бою за шахматный трон. Боевой энергичный стиль ленинградского гроссмейстера завоевал симпатии легиона болельщиков. У шахматистов родилось тогда выражение — «закорчнить». Это значило создать неожиданную контратаку, блеснуть самобытным замыслом, сделать редкий по красоте ход.

Но сыграть матч на первенство мира в годы своего расцвета Корчному не довелось. И только разменяв пятый десяток, он снова получил этот шанс, все еще оставаясь претендентом номер один. Однако, садясь за шахматную доску, вел уже борьбу не только с партнером, но и со своим возрастом.

Корчной никогда не щадил себя, не экономил. Неуемная жажда борьбы, откровенное нежелание беречь силы были его характерной чертой с ранней молодости. И эта расточительность аукнулась особенно сильно в Багио в 1978-м. Глядя на его роковые просмотры, я невольно вспоминал студента Корчного, сутками игравшего на износ бесконечные блиц партии. Увлеченный игрой, он не размышлял о последствиях таких перегрузок. Пусть простит мне Виктор, но я доскажу до конца...

На квартире гостеприимного Дымова, где собирались многие молодые шахматисты, он мог играть в шахматы или покер с утра и до вечера. Брал «тайм-аут», когда надо было идти на очередной тур чемпионата Ленинграда. А ближе к ночи вновь возвращался и мог сыграть несколько «пулек» в преферанс.

В карты, кстати, он играл неважно, злился на себя за ошибки, но с увлечением постигал науку. Засиживаясь, как правило, за полночь, мы сметали все съестные припасы и к пяти утра шли в единственный открытый в это время питательный пункт. Спасительной точкой была столовая для грузчиков на Московской-товарной. Там за копейки выдавали хлеб и «вчерашние» щи. На редкость колоритной была и публика в этой забегаловке. С горячими мисками в руках мы забивались в угол. И я шутя говорил