Эдит Пиаф - Моя жизнь

Имела ли я право делить с этим мальчиком, чья жизнь еще только начинается, остатки моей — вконец истрепанной и разрушенной?

И в противовес всему этому — мой сон.

Уже рассвело, а в моих ушах еще звенел этот телефонный ЗВОНОК.

И тут все мои сомнения рассеялись.

Разве я не люблю его так, как только можно любить?

Когда Тео, которого я ждала с нетерпеливостью молодой девушки, утром повторил свой вопрос, я больше не колебалась. Я ответила «да». И ни о чем не жалею. Я люблю его. В конце концов, если это и может шокировать, то удивляться ведь нечему. Какую женщину моего возраста не ослепит любовь мужчины его лет?

А кроме того, когда я пытаюсь разобраться в своей любви, я нахожу в ней то, в чем жизнь отказывала мне до сих пор — материнское чувство.

Тео, его смех, его пылкость, его молодость, вызывают во мне ощущение, что он мой сын.

Ведь даже в самой чувственной любовнице всегда где то в глубине души дремлет мать.

Только те, кто во всем видят зло, приходят от этого в ужас.

Я то очень хорошо знаю, что в моей любви к Тео мне не за что краснеть.

Если бы это было иначе, неужели я осмелилась бы поехать через несколько дней с Тео в Лизье, просить благословения у святой, которая в детстве вернула мне зрение?

Нет! Это было бы кощунством.

А мы с Тео вместе преклонили колени перед ее статуей. Я молила ее: «Подарите мне еще несколько лет счастья, которого я ждала всю свою жизнь и наконец нашла».

Не знаю, будут ли мне подарены годы. Знаю только, как бы коротки они ни были, пусть это будет один год, или даже несколько месяцев, я всегда буду благодарна Провидению. Я и этого недостойна. Большего мне не надо.

С того дня, когда я сказала «да», до той минуты, Когда православный священник возложил на наши головы свадебные венцы, меня не покидала мучительная тревога.

Я буквально пришла в паническое состояние, когда Тео сказал: «Я должен попросить у отца разрешения на наш брак».

Может быть это покажется очень глупым, но для меня согласие его родителей имело громадное значение. Мне так хотелось быть допущенной в его семью, быть с радостью принятой ею.

Тео предупредил меня, что отец его — человек очень строгих правил. «Какой будет ужас, — думала я, — когда Тео сообщит им, что собирается жениться на женщине, которая ему в матери годится!» Конечно, Тео успокаивал меня: «Даже если отец и не разрешит, Эдит, я все равно женюсь на тебе».

Но радость моя померкла бы. На всю жизнь у меня осталось бы чувство, будто я украла сына у родителей. Я-то слишком хорошо знала, что значит жить без отца и без матери!

Да, не очень-то легким был для меня день, когда Тео повез меня к своему отцу — 26 июля 1962 года.

Да и для него не легче.

Я говорила себе: «Если отец откажет, я приму это как знак судьбы. Значит, я больше не достойна счастья».

Мы взяли машину и поехали в Ла Фретт, где жили его родители.

За все время пути мы с Тео не обмолвились ни словом. Он держал мою руку в своей, он улыбался, но он был озабочен.

Наконец мы приехали. В маленькой гостиной находились его мать, отец и две младшие сестры, — Кристи и Кати. Все мне улыбались. Но всем было ужасно неловко.

Кати, однако, сломала лед. Она вдруг вскочила и поставила пластинку твиста. Кристи спросила меня, умею ли я танцевать. Я ответила, что нет. Тогда обе девочки бросились ко мне: «Идемте, мы вас научим».

Я очутилась посреди гостиной, прыгая и гримасничая, как девчонка, в компании этих подростков!

Вдруг я заметила, что Tеo удалился и сад с матерью и отцом. Я подумала: «Ну вот, час пробил». Я вся окаменела, мне хотелось убежать, а пластинка все продолжала выкрикивать «йе-йе». Через окно я видела Тео, который что-то обсуждал с отцом, и мне казалось, что время остановилось.

У них были такие серьезные лица! Я думала, что месье Ламбукас не соглашается. Это было бы так естественно!

Наконец все трое пошли обратно, медленно, опустив головы. Я была уверена, что ничего не вышло, и у меня слезы подступили к глазам.

Когда они вошли в гостиную, месье Ламбукас пристально посмотрел на меня и сказал: «Тео просил моего согласия на ваш брак. Он — сын, уважающий родителей. Но он свободен и достаточно взрослый, чтобы самому отвечать за свои поступки. Меня это не касается. А теперь я хочу, чтобы вы знали: я очень рад принять вас в свою семью».

Я изо всех сил сдерживала слезы. Но когда мать Тео, на восемь месяцев моложе меня, сказала: «Эдит, называйте меня maman [11] Мама (франц.) » — это было слишком, и я разрыдалась.

Успокоившись, мы весело пообедали.

Но нанимали ли они, чья семейная жизнь была повседневным делом, всю радость, которую испытывала я.

Впервые за мою жизнь я сидела за столом с матерью, отцом, сестрами моего будущего мужа.

И я забыла свои годы. Я опять превратилась в ту девчонку, которая день за днем мечтала о счастье.

И еще я была потрясена той нежностью, с которой отец и мать относились к своему сыну. Раньше я не очень-то верила в существование материнской и отцовской любви.

Когда месье Ламбукас отозвал меня в сторону, чтобы поговорить о карьере Тео, я сразу убедилась в основательности его беспокойства. Он всю жизнь работал ради жены и детей. Он надеялся, что со временем Тео будет управлять его парикмахерской. А Тео выбирает такую рискованную, ненадежную карьеру — карьеру певца! «Но я вовсе не хочу мешать ему попытать счастья. Только вы, вы одна можете ему сказать, есть у него талант или нет», — говорил он мне.

А нежность его матери? У меня ком подступал к горлу при виде ее безграничной нежности; мне, жалкой девчонке, брошенной в двухмесячном возрасте, эта женщина сказала: «Наш дом отныне — ваш дом».

Перед отъездом «mаmаn» сунула мне огромный пакет: абрикосы, персики, собранные в их саду… самые лучшие драгоценности доставили бы мне меньше наслаждения, чем эти скромные фрукты!

С этого дня мы с Тео проводили все воскресенья в Ла Фретт. После завтрака мы с мадам Ламбукас устраивались на диване; она вязала, а я занималась вышиванием.

Она не переставала говорить о своем Too. Рассказывала мне шалости и проделки, которые он вытворял ребенком; рассказывала, как он двадцать девять месяцев провел в Алжире и вернулся оттуда похудевшим на двенадцать килограммов.

В день нашего обручения, которое мы праздновали в Ла Фретт, мы назначили и день нашей свадьбы — девятое октября.

Моя будущая свекровь заплакала, и я, неправильно истолковав эти слезы, спросила ее в упор: «Тебя так коробит разница в нашем возрасте? Скажи честно!». Она с нежностью посмотрела на меня и сказала: «Вы можете составить очень счастливую пару. Конечно, мой Тео еще большой ребенок, непоседливый и шумливый. Но я знаю, он любит тебя всем сердцем. Возраст не имеет значения. Ты увидишь, Эдит, вы будете отлично дополнять друг друга».