Алексей Варламов - Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

«Наш союз был совсем свободный, и я про себя думал так, что, если она задумает к другому уйти, я уступлю ее другому без боя. А о себе думал, что если придет другая, настоящая, то я уйду к настоящей… но никуда мы не ушли от себя…»

«Ефросинья Павловна вначале была для меня как бы женщина из рая до грехопадения: до того она была доверчива и роскошно одарена естественными богатствами. Я эту девственность ее души любил, как Руссо это же в людях любил, обобщая все человеческое в „природу“. Портиться она начала по мере того, как стала различать».

На беду свою, она была умной и незаурядной женщиной, что в несколько парадоксальной манере подтверждал и ее второй муж: «Ефросинья Павловна была настолько умна и необразованна, что вовсе и не касалась моего духовного мира».

Ими было прожито вместе почти тридцать лет, Ефросинья Павловна родила Пришвину троих сыновей (один из них рано умер) и закончила свои воспоминания лаконично и хлестко:

«Муж мой не простой человек — писатель значит, я должна ему служить. И служила всю жизнь как могла».

Она сыграла в жизни Пришвина роль чрезвычайно важную: «Через деревенскую женщину я входил в природу, в народ, в русский родной язык, в слово».

Однако позже, в пору работы над «Кащеевой цепью», Пришвин в одной-единственной фразе так описал свою жизнь со всеми ее коллизиями и подводными течениями:

«Вот какие есть люди: встретил женщину, которая отказалась выйти за него, он берет в поле первую бабу, делает ее женой и потом всю жизнь, занимаясь охотой, путешествием и философией, старается в этих радостях скрыть свое горе».

А отвечать за брак с Фросей пришлось довольно скоро, тем более что в характере самобытной смолянки, похоже, напрочь отсутствовали такие несомненные женские добродетели, как терпение и кротость. Пришвин писал книги, путешествовал, участвовал в литературной жизни, но с горечью отмечал, что в своей семье он на обочине. В 1915 году он написал:

«Как она укрепляется детьми. При такой ее близости к детям будущее почти несомненно: она и три ее защитника. Как смешно сострадание к ней было бы: она в сравнении со мной богатейший, неистребимый человек».

Тогда же сорокадвухлетний человек пишет «письмо к покойной матери», и в этом удивительно нежном исповедальном послании есть строки, касающиеся подоплеки его семейной жизни:

«Недавно я в связи со снами и домашними сценами вспоминал, как ты чуть не женила меня на учительнице и как я, вопреки твоему желанию, пошел своим путем, диким. Мне так отчетливо представились все выгоды того брака для нынешней моей жизни: не говоря о воспитании детей, большей общительности и т. п., я еще учитывал собственный личный рост; ведь наше личное богатство удесятеряется от сообщества с таким человеком. Все это хорошо, но она мне снится в образе старухи, и я всегда в ней чувствовал что-то старушечье. Ты не могла понять, что твой выбор был серединой между моими двумя крайностями и для этого надо было быть серединой. Но какая мать не пожелает для сына среднего пути, сохраняющего его земную жизнь… я не раскаиваюсь, но часто тоскую, эта тоска и гонит меня в литературу…»

Вот и прозвучало наконец это заветное слово — литература — и пришло время обратиться собственно к искусству слова.

«Я отдал свою молодость смутным скитаниям по человеческим поручениям и только в тридцатилетнем возрасте стал писать и тем устраивать свой внутренний дом»,

— вспоминал он позднее, определяя этот важный рубеж, разделивший его жизнь.

Свою первую значительную художественную книгу — очерки Выгорецкого края «В краю непуганых птиц» — он написал в 1906 году. Уже два года Пришвин жил в Петербурге на Васильевском острове, куда переманил его елецкий товарищ Александр Михайлович Коноплянцев, который сам к тому времени окончил университет, работал в министерстве, вращался в столичных литературных кругах, увлекался философией и по части жизненных успехов давал своему земляку сто очков вперед.

Послужной список Михаила Михайловича был скромнее. Правда, за спиной у Пришвина осталась учеба в Германии, где он сумел получить замечательное образование и окончательно расплевался с марксизмом, но практическое применение этого образования на Богородских хуторах графа Бобринского в Тульской губернии, а затем в Клину и служба в Петровской сельскохозяйственной академии в Москве его не устраивали. Пришвин бросил агрономию и благодаря своему двоюродному брату Илье Николаевичу Игнатову получил возможность заняться журналистикой и печататься в «Русских ведомостях».

Однако работа в газете тоже не приносила много радости, он чувствовал, что способен на большее, а самое главное — опека кузена его крайне утомляла: хотелось свободы, — и тогда, не порывая с журналистикой и занимаясь ею до семнадцатого года, а потом вынужденно вернувшись к ней в советские времена, он написал свой первый вольный рассказ.

В «Журавлиной родине» Пришвин так объяснил причины, приведшие его к занятию литературным трудом:

«Я выбрал писательство для того, чтобы не зависеть от начальников в казенной службе и как-нибудь прокормиться».

Историю Михаила Пришвина можно сравнить с историей тысяч молодых людей, приезжавших в Петербург с тем, чтобы сделать литературную или иную карьеру, — с той только разницей, что Пришвину уже было за тридцать, он был обременен семьей, и менять жизнь с таким грузом очень нелегко.

Большинство этих молодых людей либо успокаивалось и занималось обычной службой, как Коноплянцев, либо спивалось, ломалось, гибло, и едва ли не самое замечательное произведение на эту тему — к сожалению, почти не известный читателям роман прекрасного и Пришвину очень близкого писателя Д.С. Мамина-Сибиряка «Черты из жизни Пепко»,

«где описывается „дурь“ юности, и как она проходит, и как показывается дно жизни, похожее на мелкую городскую речку с ее разбитым чайником, дырявыми кастрюлями и всякой дрянью. И, когда показывается дно, является оторопь от жизни, хочется вернуть себе „дурь“. Делаются серьезные усилия, и дурь становится действующей силой, поэзией писательства (…) у Мамина блудный сын из богемы, больной, измученный, возвращается к отцу на родину и восстанавливает родственную связь со своим краем».

Первое время в Петербурге Пришвин жил без жены, и эта жизнь казалась ему более привольной, но Ефросинья Павловна однажды, не зная даже пришвинского адреса и, следовательно, вопреки его воле, разыскала А.М. Коноплянцева, с женой которого на глазах у Ефросиньи Павловны и самого Александра Михайловича через полтора десятка лет вспыхнет у Пришвина роман, и тот привел ее к мужу. Так кончилось неудачей первое пришвинское бегство от своей Ксантиппы.