Евгений Бессонов - Танковый десант

В батальоне нас накормили горячим обедом, которого мы давненько не видели, – и первым, и даже вторым, это я хорошо помню. Из офицеров стрелковых рот на тот момент были в наличии я и младший лейтенант Алексей Беляков со 2-й ротой. Всего в батальоне было не более 32–35 человек, как говорили, штыков. Не было батальонной артиллерийской батареи и минометной роты, не было взвода автоматчиков, пулеметной роты и роты ПТР. Все было потеряно в боях и от действий авиации противника. Несколько позже появились офицеры артиллерийской батареи старший лейтенант Кашинцев, лейтенанты Хамракулов и Исаев, из минометной роты – лейтенант Зайцев, а из пулеметной роты – лейтенанты Волков и Карпенко. Все они, по-моему, появились без материальной части (45-мм пушек, 82-мм минометов, станковых пулеметов) и лишь с несколькими бойцами. Значительные потери понесли 2-й и 3-й батальоны нашей бригады, и тоже в основном от авиации.

Батальон остановился в каком-то селе и простоял там несколько дней. Пришло пополнение, солдаты, призванные с освобожденной Украины. В роту пришли люди в возрасте старше 40 лет, после ускоренной подготовки, медлительные, боязливые, к тому же никогда в армии не служившие. К нам в роту поступило 12–15 таких «воинов». В 3-ю роту, вернее, она была 2-й после нашей 1-й роты, поступили люди разных возрастов, в том числе даже бывшие партизаны, владевшие оружием, все в гражданской одежде. В эту же роту вместо убитого Гулика прибыл командиром старший лейтенант Штоколов. К нам в роту вместо раненого лейтенанта Колосова прибыл командиром пулеметного взвода лейтенант Мочалов. В это время пулеметной роты как таковой не было, не было и пулеметов. На фронт Мочалов попал впервые, к службе в армии и командованию людьми не был приспособлен, тяжести фронта переносил тяжело. Были моменты, когда он просто плакал из-за неумения руководить подчиненными.

После краткого отдыха батальону была поставлена задача продвинуться вперед и занять оборону по берегу реки Стрыпа в селе Доброполье. Впереди, западнее этого села, находился город Бучач, в который начали подходить резервы противника. Бригада не в состоянии была вести наступательные операции. Личного состава почти не было, почти вся боевая техника вышла из строя. Из 450–500 танков, имевшихся в 4-й танковой армии в начале операции, теперь осталось лишь около 60 машин, да и те с различными неисправностями. Но оборону против тоже ослабленного противника мы еще могли держать и должны были держаться до подхода общевойсковых частей фронта, от которых танковые армии оторвались на значительное расстояние (50–60 км).

Меня с ротой перевели на другой, западный берег реки Стрыпа, и мы окопались западнее села Доброполье. Село было небольшое – домов, наверное, не более тридцати. Позиции для обороны за рекой были хуже, чем на восточном берегу, но приказ есть приказ. В целях предупреждения появления немцев я высылал на соседнюю высотку дозор. В обороне обязательно я оставлял днем и ночью наблюдателей – без этого нельзя на фронте. Плохо только то, что бинокля не было, не любил я его носить. Бинокль мне обычно только мешал, особенно в атаке.

Питалась рота за счет жителей села, батальонной кухни не было. Многие жители село покинули – старики села помнили бои в 1914–1916 годах, когда здесь, говорят, держала оборону Русская армия под командованием Брусилова. Крупный рогатый скот жители увели с собой, а кур и другую птицу оставили. Поэтому мы питались в основном птицей – солдаты сами умело готовили и даже умудрялись печь пончики в сахаре, благо его было много в селе. Вырыв окопы на окраине села, мы несколько дней спокойно отдыхали и отсыпались в хатах. Солнце уже припекало изрядно, к 12–14 апреля 1944-го установилась хорошая, теплая погода, а мы были в зимнем обмундировании.

Где-нибудь в овражке мы снимали с себя нижние рубахи и вели бой с «немецкими автоматчиками», так солдаты прозвали на фронте платяную вошь. Давили ее, паразитку, ногтями, трясли над огнем, но помогало это мало – в тепле вши бушевали вовсю. У меня был свитер, и почти в каждой ячейке сидела «паразитка». Я его сжег, и в огне вши с сильным треском лопались. Стыдно писать об этом с такой откровенностью, но что поделаешь – война, действующая армия, и у нас не было возможности помыться в походной бане и сменить нижнее белье с января 1944 года. Не менее 4 месяцев, зимой, в теплой одежде, мы спали или отдыхали где попало: в окопах, в сараях, на танках, в хатах – и все не раздеваясь. Поэтому не могли себя держать в хорошей санитарной форме. Винить, мне кажется, нельзя никого, мы действовали в глубоком тылу противника. Только когда мы вышли из боя, все было заменено на новое, летнее обмундирование. В других операциях такого уже не было.

В один из дней ко мне прибыл начштаба батальона капитан Белан (после войны и окончания академии он занимал должность начальника ГАИ Москвы), который привел с собой командира нашей роты лейтенанта Чернышова, пропадавшего, наверное, больше недели. Лейтенант Чернышов сразу начал командовать – и то не так, и это не эдак. Я ему ответил: «Да пошел ты...» Капитан Белан прекратил нашу перепалку, но я сказал, что Чернышов придирается. Не пропадал бы, мол, неделю, а пришел вовремя и руководил бы как хотел. А то я с бойцами за полтора дня 30 км «прошлепал», чтобы догнать батальон, а не сидел у молодухи за пазухой. Белан ничего на это не сказал, однако поставил мне задачу – с отделением крепких ребят разведать впередилежащий населенный пункт в 3–4 километрах от нас (кажется, это был Бучач), уточнить силы неприятеля и доложить.

Идти в разведку днем по бездорожью, утопая в раскисшей пахоте, по открытой местности, где кусты стояли без листьев и пшеница еще не поднялась, – дело тяжелое. Это грозило нам смертью – немцы просто расстреляли бы нас в поле или постарались бы захватить в плен. Мы и так знали, что в тот населенный пункт, что впереди, немцы вошли еще вчера вечером – ночью и днем оттуда слышался гул моторов танков и автомашин. Но приказ надо выполнять, ибо команды «отставить» не последовало. Я взял трех более-менее физически крепких бойцов, бинокль, и мы отправились в разведку. Хорошо, что имелась лощина, и мы по ней продвинулись на 1–1,5 км. Шли мы по лощине тяжело, еле-еле вытаскивали ноги из грязи, вышли на горку и оттуда стали осматривать окрестности, улегшись на землю на сухом месте. Осматривая в бинокль местность вокруг, я обнаружил, что по дороге справа от нас в сторону нашей обороны, но несколько правее батальона, двигается колонна автомашин и бронетранспортеров. Слева от нас, на расстоянии не более одного километра, на соседнем холме, мы обнаружили бронетранспортер и несколько автомашин – видимо, с пехотой. Немцы медленно продвигались к нашему селу Доброполье. Дальше вести разведку было бесполезно, поэтому мы стали скрытно возвращаться на исходные позиции. В одном месте нам пришлось покинуть лощину, и мы очутились на виду у тех немцев, что двигались слева по верху холма, но огонь по нам они не открывали, хотя могли запросто расстрелять из бронетранспортера, к тому же к ним подошел еще «тигр». Бежать мы не могли, не было сил. Я и сейчас не понимаю, почему немцы нас не расстреляли, когда мы еле-еле тащились по пашне в 250–300 метрах от них.