Алексей Крылов - Мои воспоминания

д) Служение молебна перед иконою богородицы, «рекомой прибавление ума», в старые годы совершалось при всякой закладке — дома, корабля и т. п., только почти никогда не знал, какой богородице молебствие служится.

е) Практическое значение работ С. А. Чаплыгина отмечено особенно, потому что многие считают Сергея Алексеевича не за «техника», а за математика, следящего за движением идеальной, в природе не существующей жидкости.

С глубочайшим уважением искренно преданный

А. Крылов

Глубокоуважаемый Сергей Алексеевич!

Президиум Академии наук оказал мне высокую честь, поручив приветствовать Вас в день 50-летия Вашей научной деятельности.

Я позволю себе сперва отметить то значение, которое имела наша Академия в развитии математических и физико-математических наук; для этого стоит только привести несколько имен, составляющих ее славу и гордость: Эйлер, Даниил Бернулли, Остроградский, Буняковский, Чебышев, Марков, Ляпунов, Стеклов — математики; Петров, Ленц, Якоби — физики.

Но нельзя не упомянуть, что наряду с именами этих действительных членов нашей Академии она упустила ряд случаев привлечь в свой состав не менее славные имена.

Непременный секретарь Фусс-старший своим медлительным бюрократизмом упустил случай выставить кандидатуру тогда молодого, но уже издавшего свои «Арифметические исследования» Гаусса, который впоследствии был признан за «главу математиков».

Непременный секретарь Фусс-младший, может быть отчасти по вине Остроградского, не признал возможным привлечь в Академию Н. И. Лобачевского, которого Гаусс в письме к Шумахеру назвал «истинным геометром», но не решался высказать это гласно, дорожа своим покоем.

Конечно, у всех встает в памяти неизбрание великого Д. И. Менделеева, и хотя мы говорим о математиках и физиках, но, вспоминая некоторые черты из истории нашей Академии, нельзя пропустить имя Дмитрия Ивановича.

Не был членом нашей Академии Николай Егорович Жуковский, Ваш учитель и друг; но здесь виноват тогдашний устав Академии, согласно которому академик должен был обязательно проживать в Петербурге, между тем Николай Егорович — коренной москвич — был неразрывно связан с Московским университетом, с своими московскими друзьями, с своими сослуживцами и учениками, с Московским техническим училищем, в котором он создавал свой оригинальный курс теоретической механики, поясняемый наглядными опытами на приборах, которые по указаниям Николая Егоровича изготовлялись в мастерских училища самими студентами.

Николай Егорович был связан с Обществом любителей естествознания, труды которого он украшал своими работами; наконец, он привык к своим охотничьим угодьям, где любил отдыхать. Все это заставляло его не раз отклонять предложения стать действительным членом Академии наук.

Наша Академия во многом сохранила традиции Эйлера, который творил не только во всех областях математики, механики и астрономии, но и в области наук технических, — достаточно назвать его «Морскую науку», его статью «О зубчатых колесах», его «Диоптрику», чтобы видеть в нем истинного техника — творца в столь различных областях.

Даниил Бернулли в полном смысле слова был техник.

Остроградский много сделал для баллистики и одно время даже сам читал курс баллистики в Артиллерийской академии.

П. Л. Чебышев оставил после себя два громадных тома трудов, в которые вошли его знаменитые статьи под заглавием «О параллелограммах», где излагается созданное Чебышевым учение о функциях, наименее уклоняющихся от нуля, и показывается применение этих методов к решению чисто технических вопросов. Кроме того, после Чебышева остался огромный шкаф, заполненный множеством моделей, им своими руками изготовленных из фанерочек, картоночек, щепочек, но с полной наглядностью показывающих сущность дела.

В 1929 г. было решено образовать в составе Академии наук Отделение технических наук.

Ваши замечательные труды в области техники сами собою поставили Ваше имя во главе подлежащих баллотировке кандидатов, и Вы были избраны единогласно.

В 1931 г. исполнилось сорокалетие Вашей научной деятельности, и Академия постановила издать полное собрание Ваших сочинений. Издание это закончено в 1935 г., и изучение Ваших трудов не требует теперь разыскания их как библиографической редкости.

Я остановлюсь на краткой характеристике некоторых из Ваших трудов.

Ваши труды изданы Академией в трех томах.

Работы, вошедшие в первый том (числом 18), по своим заглавиям могут показаться имеющими общий математический характер и относящимися к теоретической механике; но более внимательный просмотр их содержания убедит, что нельзя отличить в этих работах, где оканчивается прикладная математика и где начинается техника или методы, к ней приложимые.

Работы, вошедшие во второй и третий тома (числом 20), не только чисто технические по своему содержанию, но даже носят и чисто технические названия. Приведем некоторые примеры. Возьмем первую работу второго тома — Вашу докторскую диссертацию «О газовых струях». По своему содержанию она представляется чисто математической, но, обратившись к тому третьему, мы видим статью «Опыт применения уравнений гидродинамики к вопросу о движении снаряда в канале орудия» (1921). Статья под заглавием «К теории продувки двигателей Дизеля» (1935) целиком основана на статье «О газовых струях», которая напечатана задолго до того, как были изобретены двухтактные дизели.

Возьмем другой пример. В первом томе под № 15 помещена написанная Вами в 1899 г. статья «К вопросу о струях в несжимаемой жидкости», которая всякому читателю представляется имеющей чисто теоретический, отвлеченный интерес; но, обратившись к тому второму, мы видим под № 3 и 4 две статьи «К теории гидрокона» (1924 и 1925), всецело основанные на теории струйного движения жидкости и безвихревого обтекания твердого тела, т. е. на Вашей статье 1899 г.

В 1899 г. в тогдашней России об использовании неисчерпаемых запасов энергии наших рек, о турбинах в десятки и сотни тысяч сил, о каменных плотинах и т. п. никто и не помышлял. Плотины сооружались не из железобетона такими инженерами, как наши сочлены, академики Графтио, Веденеев, Винтер, а из жердей, земли и навоза пришлыми полуграмотными «чертопрудами» в огромном большинстве случаев для водяных мельниц, много что на 12 поставов, т. е. примерно на 100 сил.

Чертопруд, именовавший себя сохранившимся со времен Грозного словом «размысл», брал за «разум» по 500–1000 рублей, выпивал при закладке плотины неимоверное количество водки, бормотал затем какое-то таинственное заклинание, в котором только и можно было изредка разобрать слова: «хозяин водяной», «хозяин сей реки», «отсунь, засунь, присунь», выдавал на гербовом листе ручательство на любую сумму и на любой срок, а когда в первую же весну плотину прорывало, то найти в необъятной России «пришлого размысла» было столь же трудно, как изловить в реке того «водяного», которого он заклинал.