Геннадий Сосонко - Мои показания

Идея эта привела его вдруг в хорошее настроение и даже развеселила, и повторял: «Да, мы сыграем еще, мы сыграем...»

В психологии считается доказанным парадокс: заложник, жертва вдруг начинает испытывать теплые чувства по отношению к своему мучителю. Было ли похожее чувство у Лёвы по отношении к Корч-ному, дважды вставшему у него на пути к званию чемпиона мира, — не знаю, сказать не берусь. Не могу согласиться с объяснением Корчного, что в Полугаевском заговорила больная совесть из-за того, что он, по словам Корчного, писал неправильные корреспонденции для советской прессы во время его матча с Карповым. Не думаю также, что дали выход сожаления по поводу отсутствия у себя жесткости, являющейся почти синонимом грубости и бестактности, резкости, или того, что в Советском Союзе называли спортивной злостью. Полагаю, что это было просто чувство радостного изумления перед тем, чего не хватало в шахматах самому Лёве: игроцкого элемента в этой, казалось бы, такой логичной игре, применения неожиданного для соперника варианта, пусть не всегда корректного, но выводящего того из привычного состояния, умения вдруг резко изменить характер позиции, решимости сказать «нет» на висячем флажке в обоюдоостром положении в ответ на предложенную ничью.

Через несколько дней, когда Лёву покинули и эти последние видения, когда ушли шахматы, ушел и он сам. Лев Полугаевский умер 30 августа 1995 года в Париже, городе, где жили и другие шахматисты, родившиеся в России: Осип Бернштейн, Савелий Тартаковер и Александр Алехин. Он похоронен, как и Алехин, на кладбище Мон-парнас, и могилы их совсем недалеко друг от друга.

Сентябрь 1995

Второе августа 1974 года было выходным днем перед заключительным туром традиционного тогда ИБМ-турнира в Голландии. Только что закончился последний сеанс в кинотеатре «Тушинский», и вот я стою вместе с Владимиром Тукмаковым на улице вечернего бурлящего Амстердама. «Ты думаешь, лучше предложить ничью прямо сейчас или все же дождаться завтрашней партии?» — спрашивает Володя. У него прекрасное настроение - он лидировал весь турнир и, опережая конкурентов на целое очко, практически обеспечил себе первое место. Партия с Геллером не должна принести много волнений: у соперника турнир сложился не очень — только 50 процентов очков, ему не на что претендовать, да и вообще - оба одесситы, не говоря уже о том, что и отчитываться обоим придется в Спорткомитете СССР. «Я не решился постучать к нему, - вспоминал Тукмаков на закрытии турнира, в котором он поделил 1—3-е места, — полоска света выбивалась из-под двери, на ручке которой висела табличка: «Не беспокоить», и я явственно слышал стук шахматных фигур по доске». Хотя партия и длилась 40 ходов, из дебюта Тукмаков не вышел: он стоял безнадежно уже с 15-го хода.

Хорошо вижу Геллера того времени: немногословного, с характерной мимикой, нередко с покачиванием головы, сопровождаемым скептическим поднятием бровей, клетчатый пиджак, который он аккуратно вешал на спинку стула, пепельницу, наполненную окурками, всегда стоявшую рядом с ним. В то время разрешалось курить прямо за доской, а курил он очень много. Упрямый, с ямочкой подбородок, медлительная походка вразвалочку — всем своим видом Геллер напоминал скорее бывшего боксера или немолодого боцмана, сошедшего на берег, чем гроссмейстера мирового класса.

Этой же самой походочкой он поднялся на сцену Центрального Дома железнодорожников в Москве в далеком 1949 году, чтобы остаться в элите мировых шахмат на несколько десятилетий. Все эти годы он стоял на самой вершине шахматной пирамиды несуществующей теперь страны, о которой профессионал Запада Ханс Рей говорил: «Когда я бываю в СССР, мне кажется, что любой кондуктор трамвая играет в шахматы лучше, чем я». Тогда же была сенсация — выигрыш в последнем туре белыми у Холмова давал молодому одесситу, только что ставшему мастером, золотую медаль чемпиона страны. Испанская, редкий вариант Берда, избранный противником, к которому Геллер оказался неподготовленным, и — проигрыш. Это случится с ним еще не раз - проигрыш в последнем туре, нередко и в важнейших партиях, как, например, Кересу в матче или Саксу в последнем туре межзонального турнира в Москве... Перехлест эмоций? Игроцкий азарт? Игра на максимум?

Во время московского дебюта Геллеру было двадцать четыре года, гроссмейстеры-профессионалы сегодняшнего дня нередко отыграли к этим годам уже сотни партий на самом высоком уровне. У Геллера же на лучшие для роста шахматиста годы пришлась война, а тогда было не до шахмат. Гроссмейстером он стал только через три года после войны, а в 1953-м играл уже свой первый турнир претендентов в Цюрихе. Таких турниров набралось у него за всю карьеру шесть, в одном из них, в 62-м году, отстал от победителя — Петросяна - только на пол-очка. Победы во многих международных турнирах, с десяток Олимпиад, участие в 23 первенствах СССР — сильнейшей тогда шахматной державы мира. Он выигрывал эти чемпионаты дважды: первый раз в 1955-м, второй — в 1979-м, в пятьдесят четыре года - удивительный рекорд. Но дело не только в регалиях и званиях — Ефим Геллер оставил свой яркий след в шахматах.

Василий Смыслов: «Был он настоящим классиком шахмат, стоял на передовых позициях в те времена, когда шахматы были в расцвете в нашей империи, и побеждал всех без исключения выдающихся шахматистов. А что чемпионом мира не стал, так это свыше дается, для этого надо звезду особую иметь в судьбе — значит, не дано ему было этой звезды, а шахматист был замечательный, яркий, динамичный».

Борис Спасский: «Когда Геллер был в своем ключе, он разбивал кого угодно. Под его цельностью и продуманностью даже Фишер часто ломался. И я всегда восхищался этой вот его цельностью, продуманностью - не только прекрасно поставленным дебютом, это само собой, но именно продуманностью последующей игры, игровыми планами. Он был гроссмейстер очень высокого класса и играл одну-две партии в год, которые определяли направление в том или ином дебюте. Такой, например, была его партия со Смысловым в защите Грюнфельда из матча 1965 года, та, где он несколько раз жертвовал ферзя».

Анатолий Карпов: «Идеи у Геллера были глубокие, хотя мне еще Ботвинник говорил в свое время: все идеи Геллера нужно трижды проверить. И действительно, увлекшись, мог и пропустить кое-что в анализе, но идеи бывали очень глубокие. Ну и, конечно, упрямый был в анализе безумно, но, может, в шахматах это иногда и неплохо — отстаивание своих идей, вот и Фурман был тоже упрямый. Но в тренерском коллективе Геллер был человек тяжелый, старался вытеснить остальных, поэтому я в какой-то момент и прекратил с ним работу».