Геннадий Сосонко - Мои показания

«Что бы сыграть на защиту Нимцовича?» — спросил он, когда мы начали подготовку к одной из партий с Карповым. Этот дебют с юношеских лет был основным в репертуаре будущего чемпиона мира в ответ на l.d4. «Пойди на четвертом ходу g3, — посоветовал я, уже тогда имевший склонность к фианкеттированию королевского слона. — Ход неплохой, да и теории здесь фактически нет...»

Прикинули варианты. «А что, если на 4...с5 вместо сразу закрыть центр ходом 5.d5?» — предложил Рафик. «Почему бы и нет? Позиция нешаблонная — твори себе за доской», — поддержал его я. На том и порешили.

Партии этого странного матч-турнира игрались в шахматном клубе Дворца пионеров — бывшем кабинете Александра Третьего в Анич-ковом дворце. Столик стоял у огромного окна, выходившего на Невский проспект. Дети разъехались на каникулы, зрителей не было вовсе, разве что участник, свободный от игры, забредал посмотреть на партию конкурентов. Я пришел в клуб к самому началу. После l.d4 £>f6 2.с4 еб З.&сЗ йЪ4 4.g3 с5 5.d5 были сделаны еще ходы 5...^е4 6.Wc2 Wf6, и Рафик, скорее, жалобно, чем укоризненно смотрел на меня: легко убедиться, что позиция белых на грани проигрыша. Впрочем, ему в конце концов удалось добиться ничьей.

Выиграл тот турнир Карпов, победил он и на мировом юношеском чемпионате, что явилось началом его блистательной карьеры. Но и взлет его соперника был впечатляющ: заняв первое место на сильном турнире в Югославии, Ваганян становится гроссмейстером в двадцать лет - это редко кому удавалось тогда. На турнире он не только опередил целый ряд известных шахматистов, но и выиграл у Решевского удивительную по красоте партию, начатую французской защитой.

Уже в те годы сформировался его дебютный репертуар. Вензеля коня — самой необычной фигуры в шахматах, напоминающей нам, что игра пришла с Востока, более других создают предпосылки для неожиданного решения, открывают широкий простор для фантазии. Ваганян имеет пристрастие к этой фигуре и с детства замечательно играет конями. Может быть, не случайно поэтому, что белыми он очень часто избирает дебют Рети, а черными регулярно применяет защиту Алехина - дебюты, где конь вступает в борьбу уже на первом ходу. Но основной защитой против первого хода королевской пешки у него была и остается французская. Это идет, конечно, еще от Петросяна и вообще характерно для армянской школы: вспомним Лпутяна, Акопяна, да и других армянских шахматистов. Эта восточная вязь, эти гирлянды пешечных цепей, особенно в системах с закрытым центром, как будто свисают с вырубленных в горах монастырей и церквей Армении.

В двадцать лет Рафик выглядел очень импозантно. С огромной шапкой вьющихся волос - прическа «а-ля Анджела Дэвис», в заграничных ботинках и фиолетовом пиджачке — таким рядовой Ваганян был представлен потерявшему дар речи генералу, посетившему один из армейских турниров. Формально Рафик проходил тогда действительную службу, но вряд ли кто припомнит его в гимнастерке.

В последующие два десятилетия жизнь Ваганяна насыщена шахматами. Он неустанно играет: командные соревнования и Спартакиады народов СССР, мировые студенческие первенства, Олимпиады и первенства Европы, и, конечно, чемпионаты Советского Союза. Он выигрывает международные турниры — таких побед в его карьере более тридцати. В 1985 году побеждает на межзональном в турнире Биле, а вслед за этим делит первое место на турнире претендентов в Монпелье. Он играет кандидатские матчи на первенство мира. Он — в мировой элите шахмат. Но дело не только в победах и призах: производил впечатление сам стиль его игры; и, по мнению многих, спортивные результаты Ваганяна не соответствовали его огромному потенциалу.

Коллеги Ваганяна, сыгравшие с ним десятки партий, — Гулько, Тукмаков, Разуваев, Атьбурт в один голос говорят о нем как о незаурядном игроке и замечательном природном таланте. Он умел в шахматах всё, и всё выходило у него самым естественным образом. Техника была высочайшая, ведение эндшпиля очень тонким

— сравнение с Капабланкой напрашивалось само собой. Но главное, в его игре присутствовала гармония, и тактика органично вписывалась в партитуру партии. За шахматной доской в нем просыпался композитор, и то, что он творил, воспринималось чем-то законченным, частью некоего этюда, настолько ошеломляющим порой бывал его замысел.

Юсупов вспоминает, как однажды, оценив отложенную позицию в партии с Ваганяном как равную, он предложил ничью. Рафик отказался. Удивившись, Артур еще раз прикинул варианты, потом показал позицию гроссмейстерам — товарищам по команде. Те недоумевали: ничья казалась очевидной. И вдруг перед самым доигрыванием как будто током ударило: хитрый, не бросающийся в глаза ход, который и записал Ваганян, требовал предельной точности и аккуратности в защите.

Он не зажимался в игре и, раскрываясь, порой проигрывал, но он играл сам и давал играть другим. И его не заботило, что думали другие, он не искал в их глазах оценки позиции на доске, он видел и чувствовал ее так, как чувствовал только он. Здоровье его было отменным, и все слагаемые, определяющие великого шахматиста: фантазия, очень тонкое понимание позиции, ювелирная техника, — присутствовали у него. И все же он никогда не сыграл матча за чемпионский титул, более того, всякий раз останавливался на довольно дальних подступах к нему.

Если отрешиться от постулата Платона «ничто в мире не заслуживает больших усилий» и не подвергать придирчивому анализу смыс-ловское «значит, звезды на небосклоне не были расположены благоприятным образом, и не было ему на роду написано этого» — надо искать причину в чем-то другом. В чем?

Карпов полагает, что тормозом на пути к еще большим успехам явилось то, что Ваганян — игрок настроения. Есть настроение — есть игра, нет настроения — и игра блекнет. К этому могу добавить, что порой причиной проигрыша был переизбыток идей, которые Рафик не мог держать под контролем. Иногда он так увлекался, что забывал жесткую истину: в шахматах, как и в футболе, реальное значение имеют не изящные финты и дриблинг, а забитые голы.

Большинство коллег Ваганяна считают, что если бы он больше занимался шахматами — хотя бы по часу в день, если бы строго соблюдал спортивный режим, если бы был постоянный тренер, поставивший ему дебют, как Фурман Карпову, ну и если бы счастья побольше... На это трудно возразить.

Более дальновидные полагают, что Рафику, совершенно неуправляемому в молодые годы, жившему напропалую, без оглядки, не столь тренер был нужен, как человек, который был бы постоянно рядом, как Бондаревский у Спасского. Если бы сегодняшний Ваганян, с его богатейшим опытом и житейской мудростью, был бы с ним тогдашним, двадцатипятилетним, возможно, и развился бы до конца его выдающийся природный талант. И с этим трудно не согласиться.