Борис Грибанов - Женщины, которые любили Есенина

«Дорогой Сандро!

Пишу тебе с парохода, на котором возвращаюсь в Париж. Путешествую вместе с Изадорой. Ветлугин остался в Америке.

Об Америке расскажу тебе позднее. Это самая устрашающая гадость…

Сандро, Сандро! Я полон страстным, непереносимым ожиданием. Здесь я чувствую себя иностранцем и совершенно чужим, но когда я вспоминаю Россию и вспоминаю, что меня там ожидает, у меня пропадает желание возвращаться. Если бы я был один, если бы у меня не было сестер, я бы бросил все и уехал куда-нибудь в Африку или в какое-нибудь такое же место. Меня тошнит от мысли о том, что я, законный сын России, оказываюсь пасынком в моей родной стране. Я сыт по горло покровительственным отношением ко мне со стороны тех, кто у власти, и еще больше меня тошнит от того, что я должен вилять хвостом перед ними. Этого я не могу перенести! От этого можно воззвать о помощи или взять нож и выйти на большую дорогу…

Послушай, дорогой друг! Ты знаешь, раньше в Москве, когда мы приходили к ним, они не предлагали нам стул, чтобы присесть. А теперь, теперь мной овладевает уныние. Я перестаю понимать революцию, которой я принадлежу. Я могу видеть только одно — что это не Февраль и не Октябрь… Напиши мне что-нибудь хорошенькое, теплое и веселое, как друг. Ты сам можешь видеть, как я сквернословлю. Это означает, что я чувствую себя плохо.

Твой Сергей » [3] Это письмо до сих пор не публиковалось на русском языке.

С этими словами перекликаются строки из драматической поэмы «Страна негодяев», которая писалась примерно в то же время. Свои мысли и свои чувства Есенин вложил в уста героя поэмы Номаха (Махно), но можно не сомневаться, что поэт высказывал свое сокровенное:

Здесь уместно вспомнить четверостишие из стихотворения «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…», четверостишие, которое Есенин в наборном экземпляре вычеркнул, опасаясь, надо полагать, цензуры:

Однако пора вернуться к взаимоотношениям Есенина и Айседоры Дункан. Они становились все более напряженными. Назревал разрыв.

На борту «Джорджа Вашингтона» Айседора избегала показываться на людях, чтобы не демонстрировать синяк под глазом, который Есенин посадил ей на прощальном ужине в Нью-Йорке. Еще до прибытия в Шербур она дала телеграмму в Лондон своей подруге Мари Дести. Та была женщиной легкомысленной, любила посмеяться и ничего в жизни не принимала всерьез, поэтому одно ее присутствие действовало на Айседору успокаивающе. Мари Дести немедленно примчалась в Париж, где Дункан сразу же предупредила ее: «Не пытайся в чем-нибудь разобраться. Я все объясню тебе позднее. Но что бы я ни считала, забудь, что я великая актриса. Я просто милая, интеллигентная женщина, которая высоко ценит великого гения Сергея Есенина. Он настоящий художник, он великий поэт».

В Париже Дункан, как всегда, окружили репортеры, которым она заявила:

— Я потеряла четыре месяца своей жизни на эту поездку в Америку. Это было сплошное мученье. С моим мужем в Америке обращались хуже, чем в России. Американцы хуже, чем стая волков. Один друг вынужден был дать нам денег, чтобы мы могли уехать из Нью-Йорка в Париж. Америка была основана шайкой бандитов, авантюристов, пуритан и первопроходцев. Сейчас там всем верховодят бандиты. Американцы пойдут на все ради денег. Они продадут свои души, своих матерей или отцов. Америка больше не моя страна.

Несмотря на безденежье, Айседора и Есенин поселились в самом дорогом отеле Парижа «Крийон». Мари Дести заняла соседний номер.

У Есенина с собой был маленький атташе-кейс, который он никогда не выпускал из рук. Разве только во время сна. Мари Дести высказала предположение, что Сергей хранит там деньги. Айседора высмеяла ее:

— Дорогая, у нас нет ни пенни. Последние две недели нам нечем было платить за номер в отеле и за еду. Мне-то это все равно, но мне становится дурно от одной мысли, что у Сергея останется такое отвратительное впечатление от Америки. Это потрясение для художника. Понимаешь, он абсолютно ничего не знает о деньгах…

В Париже Есенин сорвался уже на следующий день. Мари Дести описывала их первый совместный ужин в отеле «Крийон»:

«Сергей читал некоторые свои стихотворения и выглядел как молодой бог, сошедший с Олимпа, оживший персонаж с картин Донателло, танцующий фавн. Он ни секунды не был в покое, прыгал в экстазе туда и сюда, то и дело бросался на колени перед Изадорой, клал свою кудрявую голову на ее колени, как маленький ребенок, а она любовно гладила его волосы».

Однако вскоре Есенин исчез. Дункан объяснила Дести:

— Когда он пьет, он становится сумасшедшим, теряет голову и убеждает себя, что я его злейший враг. Я ни в коей мере не возражаю против его пьянства. Я удивляюсь, как можно не пить в этой ужасной жизни…

Когда Мари Дести спросила у Айседоры, как она может терпеть выходки Сергея, та сказала:

— Мари, дорогая, я не могу объяснить это. И это заняло бы слишком много времени. В его поведении есть что-то, что мне нравится, нечто глубокое, нечто, уходящее в глубь моей жизни…

Она опять вспомнила о том, что Сергей так напоминает ей ее погибшего сына Патрика.

— Нет, — продолжала она, — ты должна помочь мне спасти его, увезти его в Россию. Там он придет в себя. Он гений, он великий поэт, а они знают, как обращаться со своими художниками.

Когда Есенин вернулся в отель в полубезумном состоянии, Айседора и Мари Дести сбежали из «Крийона». А Есенин стал крушить мебель, его забрали в полицейский участок, где его освидетельствовал врач и поставил диагноз: эпилепсия. В четыре часа ночи Айседора и Мари Дести вернулись полуживые в отель и увидели учиненный Есениным погром. Дункан пришла в ужас, представив, какой счет ей выставят.

После некоторых колебаний она решилась вскрыть кейс, который Есенин в последнее время не выпускал из рук. Каково же было ее удивление, когда оказалось, что кейс набит американскими деньгами, мелкими купюрами, даже серебряными монетами, всего на сумму в две тысячи долларов. Айседора стала уверять Мари Дести, что Есенин наверняка не понимал цену денег.