Борис Грибанов - Женщины, которые любили Есенина

Она приняла ванну и немного поспала. Часам к девяти она уже не могла больше терпеть и позвонила Сергею. Он так каялся, что вновь полностью завладел ее сердцем. Она сказала ему, чтобы он взял машину, двух друзей и весь их багаж. Портье будет сопровождать их со счетом отеля, который она тотчас же оплатит».

После оплаты счета денег у Дункан практически не осталось.

«Состоялся семейный совет, — продолжает Мари Дести, — и Изадора решила, что мы все едем в Россию. Но перед этим необходимо было вернуться в Париж, чтобы сдать в аренду или продать дом на Рю де ла Памп и мебель, сложить все туалеты Изадоры и ее книги, чтобы увезти их в Москву, где она собирается обосноваться до конца своей жизни и где она, несмотря на все трудности, будет заниматься своей школой танца, а Сергей будет писать свои замечательные стихи. Мечты. Прекрасные мечты».

Роман Гуль, который видел Есенина в Берлине в мае 1922 года, вновь встретился с ним после поездки Есенина по Америке. Он увидел Есенина, когда тот читал свой цикл стихотворений «Москва кабацкая». Есенин был одет в черный смокинг и лакированные туфли. «Лицо его выглядело ужасно из-за густого слоя лиловой пудры, — вспоминал Гуль. — Это лицо, когда-то в молодости такое красивое, теперь казалось больным, мертвенным. Его золотые волосы и темно-синие глаза, казалось, принадлежали другому лицу, затерявшемуся где-то в Рязани. Когда Есенин кончил читать, он слабо улыбнулся, взял стакан и выпил его залпом, как будто там была вода. Описать это невозможно. В том, как он взял стакан и выпил его и поставил обратно, было что-то обреченное, виделся конец Есенина».

Есенин и Гуль вышли из берлинского Клуба авиаторов. Есенин уже несколько протрезвел и говорил:

— Ты знаешь, я ничего не люблю. Ничего… Я люблю только моих детей. Я люблю их. Моя дочка — прелесть, блондинка. Она топает ножками и кричит: «Я Есенина!» Такая замечательная дочка… Я должен был вернуться в Россию к моим детям, а я вместо этого сбежал… Я очень люблю Россию. И я люблю мою мать. И люблю революцию. Я очень люблю революцию…

Скорее всего, эти слова были продиктованы тяжелым похмельем. Как известно, о своих детях Есенин вспоминал крайне редко. А что касается его любви к революции, то есть все основания больше доверять цитированному выше его письму Кусикову с борта лайнера «Джордж Вашингтон».

В книге мемуаров Мари Дести есть особая глава — «Наше полное приключений возвращение в Париж». Это путешествие заслуживает упоминания, поскольку накладывает еще несколько красок на картину отношений Есенина и Дункан в тот драматический период их совместной жизни перед окончательным разрывом.

Они приехали на машине в Лейпциг, переночевали там, а на следующий день к вечеру добрались до Веймара.

После очередного ужасного вечернего скандала и трений, вызванных пропажей денег Сергея, которые Мари Дести тайно конфисковала, справедливо считая, что они принадлежат Изадоре, они посетили дома Гете и Листа.

«Должна признать, что Сергей в этот день был на высоте, — пишет Дести. — Ему все нравилось, и я уверена, что среди русских шел очень интересный разговор. Изадора сидела, удовлетворенно улыбаясь, довольная тем, что ее дрянной мальчишка Сергей счастлив. Такая любовь, какую она испытывала к «мальчишке» двадцати семи лет от роду, остается за гранью понимания».

15 апреля Дункан и Есенин добрались до Парижа. Здесь возникли некоторые сложности с ночлегом. Владельцы отелей знали дурную репутацию Есенина как скандалиста, который обожает крушить мебель и бить зеркала, и отказывались предоставить им номер. А у них было туго с деньгами. Наконец, Дункан одолжила у кого-то деньги и они въехали в роскошный номер в отеле «Карлтон».

На следующий день управляющий отелем, человек, по-видимому, плохо осведомленный, пригласил их на праздничный ужин. Все шло прекрасно, пока Айседора не начала танцевать танго, с профессиональным танцором. Есенин пришел в ярость, потребовал еще шампанского и устроил грандиозный скандал.

После этого он схватил свое пальто и шляпу, и ушел, успев взять взаймы какую-то сумму у консьержа.

За этим последовал разгром, напоминавший, по словам Мари Дести, штурм Парижа. Никакой полк, писала одна газета, не может учинить такой шум, какой может учинить один сумасшедший русский поэт, когда он в ударе.

Есенин вернулся домой в поисках денег, но Дункан успела предупредить консьержа, чтобы он ничего Есенину не давал. Это разбудило в душе Есенина сонм демонов. Он сокрушил все, что попадало ему под руку в своей комнате, потом он вытащил все туалеты Айседоры из гардероба, разорвал их на клочки и разбросал по комнате. Потом он пытался взломать дверь в комнату, где скрывались Изадора и Мари Дести.

Потом Есенин уехал из отеля, Айседора и Мари тоже. Утром, вернувшись, они нашли Есенина в углу за кушеткой в салоне. Он спал. Выяснилось, что он отправился в русский ночной ресторан, заявился туда без денег и стал оскорблять хозяев ресторана. Но бывшие генералы царской армии знали, как писала Мари Дести, как обращаться с пьяным русским крестьянином. Они отобрали у него часы и костюм, сняли с него ботинки и били по подошвам. Потом они вышвырнули его в канаву. Таксист, который привез Есенина в этот ресторан, подобрал его и водворил назад в отель.

Этот эпизод доставил немало радости просмаковавшей его русской эмигрантской прессе.

Здесь уместно подчеркнуть одну немаловажную деталь: во время пьяных загулов Есенин начинает бить зеркала. В отеле «Крийон» в середине февраля он разбил все зеркала. В мае 1923 года он метнул канделябр в зеркало, которое разлетелось на мелкие кусочки. Явление это отнюдь не случайное. Психоаналитики утверждают, что битье зеркал является проявлением стремления к самоуничтожению. Сначала больной уничтожает свое изображение в зеркале…

Однажды, уже незадолго до смерти, один знакомый застал его «посреди комнаты всхлипывающим над осколками зеркала, которое он разбил». Эта трагическая ситуация нашла свое отражение в последних строках поэмы «Черный человек»:

Все чаще у Есенина возникает мотив самоубийства. Весной 1923 года он пишет Мариенгофу из Парижа…

«Господи, даже повеситься можно от такого одиночества».

Конечно, эти слова можно было бы отнести за счет расхожего речевого штампа: «повеситься впору». Но под пером Есенина и в его устах они обретают иное, пророческое, трагическое звучание.