Владимир Келер - Сергей Вавилов

Первое, что требовалось в новых, чрезвычайных условиях, — это пересмотр тематики физических исследований и придание им резко выраженного оборонного характера. Это и было сделано в кратчайший срок под руководством Сергея Ивановича.

На примере одной только деятельности Физического института в годы Великой Отечественной войны можно было видеть, как изменился характер старейшего научного учреждения страны. Когда-то, в 1812 году, Петербургская Академия наук почти не реагировала на нашествие иноземных — наполеоновских — войск. В войну 1914–1917 годов положение изменилось: физическая лаборатория академии включилась в работу на помощь фронту и военной промышленности и кое-что (правда, не весьма значительное) в этом отношении делала.

«Однако эта работа академии, — вспоминал потом Вавилов, — кажется совсем небольшой по сравнению с тем, что делалось и делается начиная с 22 июня 1941 года в советской академии.

Академическая научная громада — от академика до лаборанта и механика — направила без промедления все свои усилия, свои знания и умение на прямую или косвенную помощь фронту. Физики-теоретики от вопросов о внутриядерных силах и квантовой электродинамики перешли к проблемам баллистики, военной акустики, радио и т. д. Экспериментаторы, отложив на время острейшие вопросы космической радиации, спектроскопии и пр., занялись дефектоскопией, заводским спектральным анализом, магнитными и акустическими минами, радиолокацией.

Специальные военные исследовательские институты, заводские лаборатории, цехи и непосредственно фронт явно почувствовали живое и полезное влияние научной мысли, сосредоточенной в академии.

Во многих случаях физики работали непосредственно на фронте, испытывая свои предложения на деле; немало физиков пало на поле брани, защищая Родину».

Обстановка для научных исследований во время пребывания институтов, возглавлявшихся Вавиловым, в Казани и Йошкар-Оле была в высшей степени неблагоприятной. В лабораториях было невероятно тесно, оборудования не хватало. В стенах Казанского университета, кроме ФИАНа, расположилась еще большая часть других эвакуированных институтов академии.

Но Вавилов словно не замечает трудностей. Чтобы исследования шли успешнее, он привлекает к ним и местные силы. В прославленном старинном русском университете их немало.

Как-то в начале 1942 года для изготовления военных оптических приборов Вавилову срочно понадобился специальный препарат, обладающий и сильной флуоресценцией и сильным поглощением. Сергей Иванович обратился к известному казанскому химику (избранному в апреле того же года академиком) А. Е. Арбузову с просьбой попытаться изготовить подобный препарат.

«Взвесив возможности своей лаборатории, — рассказывал потом Арбузов, — я обещал Сергею Ивановичу выполнить его просьбу и довольно скоро синтезировал несколько десятых грамма требуемого пре, — , парата.

Вскоре (3 марта 1942 года) я получил из Йошкар-Олы от Сергея Ивановича письмо и одновременно с ним официальный заказ от Государственного оптического института с просьбой об изготовлении 15 граммов 3,6-диаминофталамида высокой чистоты и переслал их С. И. Вавилову».

Позднее Арбузов узнал, что его работа оказала большую помощь оборонной промышленности. Изготовление военных оптических приборов с применением диаминофталамида приняло соответствующий моменту размах, и изготовление таких приборов из Йошкар-Олы было передано одному из заводов, расположенных близ Казани.

В 1943 году Сергей Иванович назначается уполномоченным Государственного Комитета Обороны. Он возглавляет огромную патриотическую деятельность советских физиков по оказанию помощи героической Советской Армии и Флоту. Под его руководством разрабатываются новые приборы и инструменты, способствовавшие укреплению могущества Вооруженных Сил нашей Родины. Они внесли свой вклад в победу.

Теперь, кроме постоянных переездов из Йошкар-Олы в Казань и обратно, приходится часто ездить и в Москву.

«Мне вспоминаются совместные с Сергеем Ивановичем поездки в Москву, связанные с выполнением заданий Государственного Комитета Обороны, — пишет А. А. Лебедев. — Тяжело давались эти поездки. Трудно было в то время передвигаться по Москве, и нередко Сергей Иванович возвращался домой совершенно изможденным; как он сам говорил, он чувствовал себя в такие минуты, „как покойник“. Но он никогда не жаловался и самоотверженно продолжал нести свои обязанности. Меня всегда поражало в нем сочетание удивительной доброжелательности и внимательности к нуждам окружающих его людей и суровой беспощадности к себе: он не щадил себя, когда ему надо было выполнить то, что он считал своим долгом; в важных вопросах он никогда не отступал от того пути, который считал правильным». [20] «Труды Института истории естествознания и техники», т. 17, 1957, стр. 152.

Осенью 1943 года по настоянию Вавилова Физический институт вернулся в Москву; в январе 1944 года, после окончательного освобождения Ленинграда от вражеской блокады, возвратился на старое место и ГОИ.

Академическая физика с честью вышла из испытания огнем. Впереди открывались безбрежные дали дальнейшего прогресса по применению мирных сил микрокосма.

Случилось так, что переломный период Великой Отечественной войны совпал с тремя выдающимися юбилеями науки: 400-летием смерти Коперника и 300-летием смерти Галилея и рождения Ньютона. Поэтому когда академик С. И. Вавилов и профессор Н. И. Идельсон встретились в конце 1942 года в профессорском читальном зале Казанского университета и обменялись радостными поздравлениями по поводу успехов Советской Армии на Сталинградском фронте, — следующее, о чем они заговорили, это что бы можно сделать в ознаменование памятных дат науки.

Не могло быть и речи, чтобы не отметить этих дат. Пройти мимо них — значило бы признать, что советские ученые все забыли, от всего отошли в дни войны. Но они ничего не забыли, ни от чего не отошли.

— Начнем с докладов и со статей в журналах, — сказал Идельсон. Известный ленинградский астроном и историк физико-математических наук, Н. И. Идельсон добровольно возложил на себя миссию главного организатора юбилейных торжеств в эти сложные дни. — Надо взбудоражить общественное мнение. Выступите вы, попросим Крылова, Лузина, Кравца. Я, разумеется, тоже выступлю.

— Доклады докладами, — заметил Сергей Иванович, — однако, нужны и книги. Юбилеи пройдут — книги останутся.

— Конечно, конечно, — согласился историк, — пока мысль не отображена в печатной форме, доступной широкой критике, до тех пор сделано немного. Обязательно должны быть и книги. Я полагаю, что мы выпустим три сборника: «Галилео Галилей», «Исаак Ньютон» и «Николай Коперник». Юбилей Галилея — хронологически первый и, собственно, уже прошел. Пусть каждый напишет о Галилее со своих позиций. Я дам статью «Галилей в истории астрономии», вы раскроете его значение как оптика.