Михаил Морозов - Шекспир

Авторские рукописи Шекспира, аргументируют «антишекспиристы», бесследно исчезли. [72] Единственным возможным исключением являются три страницы рукописи пьесы «Сэр Томас Мор». В целом эта пьеса принадлежит, как полагают, драматургу Мундэю, но отдельные места в ней написаны несколькими разными авторами (повидимому, эти места были запрещены цензурой, и несколько авторов, работавших в театре, заново в срочном порядке их записали). Почерк, которым написаны упомянутые три страницы, и самый язык этого фрагмента напоминают Шекспира. Впрочем, специалисты не пришли на этот счет к единодушному мнению. Русский перевод фрагмента из «Сэра Томаса Мора» («Сто сорок семь строк Шекспира») помещен в журнале «Театр», 1941, N 4, стр. 132–136. Но ведь до нас не дошли и авторские рукописи подавляющего большинства современных Шекспиру драматургов. Дело объясняется тем, что эти рукописи не ценились: никто не придавал в ту эпоху того значения Шекспиру, какое мы ему придаем теперь. Еще неубедительнее ссылки на плохой, неровный почерк, которым, например, в своем завещании подписывался Шекспир. С каких это пор качество почерка стало мерилом писательского таланта! Говорить о том, что этот аляповатый почерк свидетельствует об отсутствии образования, значит просто не знать элементарных фактов. В ту эпоху, как это видно из дошедших до нас рукописей, многие весьма образованные люди грубо и неряшливо выводили буквы. Считалось даже своего рода «шиком» иметь плохой почерк: «писать красиво» было обязанностью лишь писцов канцелярии. «Я некогда, — говорит Гамлет, — считал вульгарным, как считают наши сановники, иметь хороший почерк и много трудился над тем, чтобы разучиться писать красиво».

Многих, впервые знакомящихся с творчеством Шекспира, смущает тот факт, что Шекспир, скромный уроженец Стрэтфорда, постоянно описывал жизнь аристократии. Но в произведениях Шекспира, вообще говоря, мало бытового элемента. Он не описывает интимных специфических подробностей аристократического быта. В его произведениях мы не найдем доказательств тому, что он в совершенстве знал эти подробности.

Мы имеем все основания предполагать, что Шекспир в начале своего творческого пути был вхож во дворец графа Саутгэмптона, которому он посвятил две свои поэмы — «Венеру и Адониса» и «Лукрецию». Он бывал, вероятно, и в других аристократических домах. Многие молодые люди из высшей английской знати были завсегдатаями театров (королева Елизавета даже сделала выговор двум молодым вельможам, проводившим все время в театре и пренебрегавшим своими придворными обязанностями). Эти знатные господа охотно приглашали к себе актеров, которые являлись к ним, конечно, в качестве скромных посетителей.

Бывая в этих домах, Шекспир мог наблюдать жизнь аристократии, слушать музыку, видеть картины — одним словом, воспринимать пришедшее из Италии богатство культуры Ренессанса. Об исключительной наблюдательности и восприимчивости Шекспира красноречиво свидетельствует все его творчество. Наконец театральная практика доказывает, что Шекспир знал технику сцены так, как мог ее знать только профессионал.

Но у нас имеются и более наглядные доказательства. О Шекспире сохранилось довольно значительное количество высказываний его современников или тех, кто писал со слов этих современников. И нигде мы не найдем и намека на какую-нибудь тайну, окружающую авторство его произведений. Ограничимся несколькими примерами.

В первом собрании пьес Шекспира, вышедшем в 1623 году, Бен Джонсон напечатал стихи, восхваляющие Шекспира. Никакого «таинственного» намека мы в этих стихах не находим. Перейдя от восхвалений к более фамильярному тону, Бен Джонсон с некоторым чувством собственного превосходства дружески журит «нежного лебедя Эйвона» за то, что тот плохо знал древние языки. В этой связи заслуживает внимания следующий факт. Текстологический анализ произведений Шекспира показывает, что великий драматург читал, например, излюбленного им Овидия в английскомпереводе Гольдинга и что вообще сведения о античной мифологии и истории он получил, так сказать, из вторых рук, то-есть из переводов. А между тем знатные «претенденты» на авторство шекспировских произведений принадлежали к образованной аристократии той эпохи и в отношении латинской литературы обходились, конечно, без перевода. Образованный аристократ того времени мог иметь смутные сведения по истории, географии, астрономии (о великом открытии Коперника знали еще очень немногие) и иметь самые фантастические представления о природе, — он мог быть, например, твердо убежденным, что внутри головы жабы можно найти драгоценный камень или что корень мандрагоры кричит страшным человечьим голосом, когда его вырывают из земли, — но латинский язык и античную мифологию он знал в совершенстве. Нет никаких данных, свидетельствующих о том, что Шекспир знал в совершенстве латинский язык. Вообще изучение шекспировских текстов убеждает нас в том, что мы имеем дело скорее с самоучкой, чем с человеком академического университетского или изысканного аристократического образования той эпохи. Не случаен поэтому тот факт, что среди «антишекспиристов» мы не находим ни одного текстолога, то-есть ученого, специально изучавшего шекспировские тексты.

Писавший в середине XVII века, хотя и по устному преданию, но еще по свежим следам, упомянутый нами Томас Фуллер говорит о писателе Шекспире как об уроженце Стрэтфорда. Доживший до глубокой старости режиссер Вильям Бистон, которого поэт Драйден называл «живой летописью театра», много рассказывал в эпоху Реставрации о Шекспире непосредственно со слов своего отца Кристофера Бистона; последний был одно время товарищем Шекспира по сцене. Поэт-лауреат сэр Вильям Давенант, брат его, Роберт Давенант, доктор богословия, хорошо помнили Шекспира, когда тот останавливался в гостинице их отца в Оксфорде. Все они бесспорно считали Шекспира автором приписываемых ему произведений. Никто из них не высказал и тени сомнения. Нам кажется, что приведенных примеров достаточно.

Чем же объясняется возникновение «антишекспировских» теорий? Тут существуют различные причины. В одних случаях мы имеем дело просто с дешевой сенсацией, в других — с недоверием к дарованию человека, вышедшего из «низов». Но часто «антишекспировские» теории порождены протестом против тех «традиционных» английских и американских биографий, между строк которых возникает полный филистерского благодушия портрет почтенного джентльмена, с легкой иронией созерцающего жизнь и скорее напоминающего зажиточного англичанина XIX–XX веков, чем человека бурной эпохи Ренессанса. Романтический образ «потрясателя копья» оказывается гораздо привлекательнее этого сусального изображения.