Анатолий Алексин - Перелистывая годы

Фотиева, которая сочетала должность секретаря Ленина с неофициальной должностью сотрудницы ЧК, объяснила, что возвращаться в кабинет неудобно. Пошла с фотографией сама, а минуты через три, вернувшись, сказала, что Владимир Ильич против публикации своих снимков, и в юбилейные дни тоже (скромный был вождь, даже застенчивый!), но если уж отец хочет отметить его юбилей, пусть, так сказать, «сосредоточится на нерешенных задачах», об одной из которых юбиляр ему и поведал.

Разумеется, Ленин создавал о себе легенды… Сталин и тут был его достойным выучеником (об этом я «с фактами в руках» уже рассказал). Но легендам о «дедушке Ленине», о его скромности и непостижимом бескорыстии мы долго верили. Даже о его сердечности. Это уж после (значительно позднее!) нашим сногсшибательным достоянием стали письма, приказы, телеграммы «доброго дедушки», подобные, к примеру, телеграмме, адресованной главе губернской администрации Евгении Бош, в которой предписывалось расстрелять всех без исключения дворян, офицеров и священников. Всех до единого! Скромник-гуманист предлагал осуществлять казни «без идиотской волокиты».

О телеграммах и приказах я, выступая на той давней редколлегии «Юности», еще не знал, а о беседах отца с объектом якобы предстоявшего кузнецовского изучения говорил подробно и с воодушевленьем. Не скрою…

Когда Анатолия Кузнецова стали клеймить «паном Анатолем», «невозвращенцем», а то и «предателем», Борис Полевой в доверительном разговоре высказал мне свою точку зрения:

— Кто где живет — это, поверьте, только наша проблема. В любой цивилизованной стране человек может перемещаться как пожелает. Да и в Декларации прав человека четко сказано об этом праве. Оно определено как одно из первых! И мы ведь ту Декларацию подписали… Чего только не подписали! Подписывать — это не выполнять…

Борис Николаевич обладал бесценным в наш суетный и забывчивый век качеством: безукоризненной обязательностью. Если обещал прочитать рукопись за воскресенье, на понедельник не откладывал. И непременно откликался письмом… Сколько у меня таких откликов, написанных зеленым фломастером и не очень внятным, словно бы торопящимся к адресату почерком!

Уважаю людей, которые доказали верность родной земле (будь то Россия, или Америка, или Израиль, или другая страна!) не одними лишь пылкими признаниями, но прежде всего — поступками. В годы Отечественной войны Борис Полевой, будучи корреспондентом, сражался с гитлеровцами не только пером и в атаки ходил не только иносказательно, но и в самом буквальном смысле.

Повести и романы Бориса Полевого могут нравиться, а могут — нет. Но публицистом и редактором Борис Николаевич был отменным. Главное же, отменным был человеком! Ни перед кем не гнул шею и холуйски не скидывал шапку. Он вообще ходил без шапки. Всегда… В любой мороз, под любым ливнем! Кто-то объяснил ему, что таким образом можно уберечься от склероза, которого он больше всего опасался. От него и умер.

Я вообще заметил, что человека часто настигает болезнь, которой он боится, с которой мысленно не расстается. Возможно, думой своей и боязнью он в реальности притягивает недуг. Вот Алексей Николаевич Арбузов… При каждой встрече с ним я слышал об ужасе и коварстве инсульта: «Кроме этого, ничего не страшусь!» Инсульт его и настиг, парализовал… Не надо отыскивать беды заранее, накликать их. Не надо! Говорю это и самому себе.

Лет девять назад мы с женой были в Англии. Женщина-гид сообщала нам и всей писательской группе лишь про самое-самое. Но и традиционная лондонская непогода не остановила ее от того, чтобы направить автобус в сторону от установленного маршрута, к одному из загородных кладбищ. Не знаю, сколько там покоится известных людей. Но сказала она лишь об одном:

— Здесь похоронен Анатолий Кузнецов. Он написал «Бабий яр»…

Не раз к нам в гости приезжал давний мой друг Андрей Дементьев. Он тоже был главным редактором «Юности» в течение долгих (и очень счастливых для журнала!) лет. Отвергаю несправедливую попытку иных литераторов оценивать Дементьева исключительно как «главу» журнала: он стал главным редактором прежде всего потому, что замечательный — и очень любимый читателями! — поэт. Не политические, не идеологические «заслуги», а заслуги литературные вручили ему штурвал популярнейшего журнала. Это при Дементьеве реальный тираж «Юности» перешагнул за три миллиона экземпляров.

Иногда подчеркивают, что Андрей Дементьев «продолжал лучшие традиции». Не только продолжал, но и первым начал регулярно — из номера в номер — публиковать мастеров, насильственно отторгнутых от русской земли и русской культуры: Василия Аксенова, Владимира Максимова, Владимира Войновича, Фридриха Горенштейна… Помню, как в доперестроечные времена бесстрашно противостоял он цензуре. А, во-вторых, традиции он продолжал самые святые, являвшие собой лицо журнала: ярость и неотступность в битве — именно в битве! — с черносотенцами, гонителями прогресса… Утверждал неспособность журнала предавать тех своих авторов, которые подвергались идеологическому террору. Уверен: за убеждения свои Андрей Дементьев не побоится вступить в любую схватку, а то и взойти на эшафот. И за верность друзьям — тоже!

«Мой близкий друг Анатолий Алексин…» — только что, в марте 1997 года, написал Андрей в «Комсомольской правде». «Родной мой Андрей Дементьев!..» — говорю я.

Генка очень любил смотреть фильмы, на которые дети до шестнадцати лет не допускались. Он любил читать книги, на которых не было обозначено, для какого они возраста: значит, для взрослых!

И когда однажды по радио объявили лекцию для родителей, Генка решил, что эту лекцию ему непременно надо послушать.

Зазвучал скучный голос, к которому диктор прикрепил длинное звание — «доктор педагогических наук». Генка старался представить себе людей, голоса которых слышал по радио. Сейчас ему представилась сухопарая женщина в пенсне и в белом халате. Слово «доктор» очень подходило к ней, потому что каждая ее фраза звучала как рецепт.

Первый рецепт был такой: «Чем больше ребенок читает, тем лучше он учится!» Генка даже испугался: он рос явно не по правилам. Если изредка и получал плохие отметки, так, пожалуй, исключительно из-за книг. До недавнего времени Генка читал и за завтраком, и за обедом, и за ужином, используя в качестве подставки пузатую сахарницу, которая важно подбоченивалась двумя тонкими ручками, потом — одной ручкой и, наконец, при Генкиной помощи стала вовсе безрукой.

Не подходил и другой рецепт: «Ребенок должен уважать родителей, но не бояться их!..»

А вот Генка своего отца одновременно и уважал и побаивался.