Вольфганг Ганс Путлиц - По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)

«Да, — это не произведение искусства», — подумал я про себя. Портрет Хавенштейна раскрывал всю тайну экономического чуда, совершаемого Стиннесом. Президент Рейхсбанка имеет в своем распоряжении все деньги империи и все машины для печатания денежных знаков. Стиннес получает от него кредиты в любых размерах и скупает на них вещественные ценности немецкого хозяйства. Через несколько месяцев полученные им миллионные суммы номинально почти ничего не стоят. Стиннес левой рукой возвращает гроши, а правой получает новые миллиардные кредиты. Обогатиться таким путем в состоянии даже спившийся кучер.

Пока я предавался подобным размышлениям, телефонный разговор начался. Шеф был возбужден:

— Что? Уже в ближайшие дни? Вы совершенно уверены? Французы даже не хотят разговаривать?..

Ответ из Лондона, казалось, был малоутешительным.

— Неужели эти люди в Лондоне не понимают, что наносят удар самим себе? Они же не могут быть заинтересованы в том, чтобы французы наложили руки на все производство угля и стали на континенте?

Лондонский представитель что-то ответил.

— Ну, это просто шантаж! — вспылил Стиннес. — Проклятое свинство! Я не могу этому поверить. Но если вы совершенно уверены в этом...

Его собеседник был явно уверен.

— Во всяком случае я благодарю вас за информацию. Тогда мы должны переместить средства. Я позвоню завтра рано утром снова. Однако пока что вы ничего никому не говорите, чтобы биржа не начала нервничать.

Беседа была закончена. Однако Стиннес не был еще готов рассматривать мою почту. Он снова снял трубку и вызвал своего гамбургского банкира Тильмана.

— Послушайте, дорогой господин Тильман, биржа еще не закрылась? Не можете ли вы отменить мой вчерашний заказ? Вместо этого приобретите 50 тысяч фунтов стерлингов с оплатой до конца будущего месяца. Если по вчерашнему курсу при закрытии биржи их купить не удастся, можете дать больше. Я вам предоставляю свободу рук, так как мне нужна эта сумма. По возможности распределите заказы по всему рынку. Может быть, следует закупить половину в Берлине, а остальную часть — здесь и во Франкфурте, чтобы не делать паники. Хорошо? [51]

Тильман, видимо, проявил любопытство и задал вопрос.

— Нет, нет, ничего особенного. Я должен лишь обеспечить себя для большой акции, которая сегодня, видимо, будет закончена. К полудню я ожидаю вашего ответа, тогда вы получите и письменную заявку.

На этом дело было закончено, и я мог выложить свои бумаги.

«Ах, подлец! — думал я про себя. — Ты произносишь здесь патриотические речи о шантаже и свинстве, возмущаешься тем, что союзники хотят снять с нас последнюю рубаху, и в то же время не стесняешься сам спекулировать против немецкой марки и, используя тяжелое положение нашего народа, делать гигантский гешефт». Мне хотелось высказать Стиннесу младшему в лицо свое презрение и уйти, хлопнув дверью. Но в то же время у меня возникла мыслы поступил ли бы я иначе, будь я на месте своего шефа. И я должен был честно ответить себе: видимо, нет. Делец, который не использовал представившегося ему шанса, был бы идиотом. В маленьком масштабе я сам тоже уже давно спекулировал. В результате продолжающейся инфляции моего месячного оклада хватало мне лишь на несколько дней, и, для того чтобы иметь деньги, я шел на некоторые трюки. Благодаря своему положению я мог оказывать услуги ряду бывших товарищей по полку, в том числе очень богатому графу Шимельману ауф Аренсбургу, и за это я получал от них комиссионные. Им было нужно несколько вагонов калиевых, азотных и других искусственных удобрений. Очень дефицитной была прежде всего томасова мука. Через отделение химикалий концерна Стиннеса я мог достать им то, чего им не удалось бы достать в другом месте. Полученные комиссионные я использовал для спекуляции. Через одного знакомого в банке Тильмана я покупал на них валюту и менял ее на рейхсмарки только в случае необходимости. Таким образом, я мог хорошо жить на пять английских фунтов (около ста золотых марок) в месяц и не знал никаких забот. Для человека, работавшего в концерне Стиннеса, побочные гешефты не составляли труда. [52] Так, в конце 1923 года при обмене облигаций золотого займа (доллар к тому времени был равен 4,2 миллиарда марок) я выиграл 600 процентов.

Стиннес был действительно крупным жуликом. Однако я тоже уже стал мелкой скотиной. Необходимо было уйти из концерна; я должен был найти себе такое занятие, которое позволило бы мне не быть тунеядцем, а делать что-либо полезное для всего немецкого народа. Этого можно было достигнуть, видимо, лишь на государственной службе.

Из различных видов государственной службы больше всего меня привлекала профессия дипломата. Однако раньше я должен был закончить свою учебу. Необходимое для этого количество семестров я уже прошел.

Теперь мне нужно было только время, чтобы написать докторскую работу и серьезно подготовиться к экзаменам. Поэтому летом 1923 года я оставил свою службу у Стиннеса. 29 февраля 1924 года я получил в Гамбургском университете звание доктора политических наук и подал заявление с просьбой о назначении на службу в министерство иностранных дел в Берлине.

Для дипломатической службы необходимо было знание по меньшей мере двух иностранных языков. По-французски я говорил бегло. Этому языку меня еще ребенком обучала наша швейцарская гувернантка. Однако по-английски я не знал ни слова.

В моем чемодане был припрятан ящик от сигар, наполненный до краев английскими банкнотами — результат моих спекуляций во время инфляции. Там было несколько сот фунтов стерлингов. На эту сумму я мог продержаться значительное время, не выпрашивая у отца дотации. С этими средствами и захватив большое количество рекомендательных писем, я в середине марта направился в Англию. Одним из самых полезных для меня оказалось письмо Раумера к лондонскому представителю Телеграфного бюро Вольфа{3} господину фон Устинову. Последний родился в Германии и во время первой мировой войны был немецким офицером, но родители у него были русские. [53] Его жена, дочь известного петербургского художника, тоже была русской. Дом Устиновых в Лондоне не считался настоящим немецким домом, поэтому круг его знакомств в то время был гораздо шире, чем даже у немецкого посла. Последний, несмотря на то, что после конца войны прошло уже пять лет, все еще находился под определенным бойкотом, который распространялся на все немецкое.

Менее результативными были приветы, которые переслала со мной из Гамбурга фрау Вехтер своим английским знакомым по периоду, предшествовавшему 1914 году. У большинства знакомых фрау Вехтер еще у дверей слуга или горничная заявляли мне: «Я полагаю, что госпожа вряд ли будет в состоянии принять немца». Характерно, что к числу этих людей относилась также леди Ридсдэл, дочь которой уже через каких-нибудь десять лет вышла замуж за руководителя английских фашистов Освальда Мосли. Другая ее дочь — Юнити Митфорд — на протяжении многих лет была ревностной поклонницей Адольфа Гитлера. Однако в те времена, в 1924 году, для немца было почти невозможно попасть в так называемое высшее общество — ко всем этим Лондондерри и Чемберленам, впоследствии друзьям Риббентропа.