Вольфганг Ганс Путлиц - По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)

— Вот подлые мошенники! — жаловался я своему паспортному чиновнику, а потом и партейгеноссе Бене.

— Да, Путлиц, — сказал тот, — вы слишком благодушны. Вам еще надо многому научиться.

Со временем я приобрел среди эмигрантов репутацию, слишком хорошую для того, чтобы она принесла мне пользу в нацистских инстанциях. Снова и снова мне приходилось просить д-ра Г., чтобы он распространил в своем еврейском комитете мнение, что тот, кто идет на такой явный риск, как я, не может не находиться под высоким покровительством гестапо. В свою очередь подозрение в том, что я гестаповский агент, способствовало укреплению уважения ко мне со стороны нацистов: перед тайными доносчиками дрожал и каждый из членов нацистской партии. Жизнь требовала постоянного лавирования и заставляла всегда быть начеку. Это обостряло все чувства и щекотало нервы. [172]

Для того чтобы создать армию, необходимо взять на учет имеющиеся кадры. Но даже в Германии бывшие солдаты, зная по собственному опыту, что им предстоит, не так-то охотно во второй раз идут на приманку. Приходится обмазывать ее медом и незаметно заманивать их в ловушку. Гитлер знал, как завлечь тех, с кем он имел дело.

В Лондоне немцы — бывшие участники мировой войны тоже добивались получения учрежденных Гитлером медалей «За заслуги» и крестов «За фронтовую службу». Списки с указанием военного звания составлялись у меня, в консульском отделе. Я благоразумно не внес в них своего собственного имени. Тем больше я удивлялся тому, что такая масса людей, в том числе даже евреев-эмигрантов, заявляла о своем желании получить эти нацистские награды. Пожалуй, это делалось не столько из военного энтузиазма, сколько в надежде на несколько лучшее обращение. Подчас казалось даже, что эта иллюзия оправдывается.

Тем временем военные приготовления зашли так далеко, что Гитлер счел момент подходящим, чтобы открыто ввести всеобщую воинскую повинность. Она была объявлена в марте 1935 года и явилась громом среди ясного неба. Это было первым совершенно неприкрытым нарушением Версальского договора со стороны Гитлера.

Западные великие державы не могли не реагировать на это более энергично, чем тогда в Женеве, когда еще была возможна различная международно-правовая интерпретация свершившегося. Однако и сейчас они не решались ответить категорическим «нет». Но все-таки прибегли к недвусмысленно угрожающему тону. На конференции, созванной в Стрезе{22}, они единодушно заявили, что это раз и навсегда должно остаться последним безнаказанным нарушением договора. В дальнейшем, говорилось в заявлении, на любой подобный самовольный шаг они ответят совместными военными и экономическими санкциями. [173]

Гитлер оказался перед объединенным фронтом трех великих держав. Против него сплотились не только Англия и Франция, но и Италия. А ведь Муссолини считался его другом. Внешняя политика Третьей империи зашла в тупик.

Как и все другие ответственные представители министерства иностранных дел, Хеш считал, что теперь остался только один выход: покончить с односторонними нарушениями Версальского договора и вернуться к разумной политике реальных возможностей — к нормальным переговорам, возвратиться в Лигу Наций и вновь придерживаться традиционных правил дипломатической игры. В таком духе он и составлял свои донесения в Берлин.

Гитлер злобно фыркал на «трусливых и выродившихся» представителей министерства иностранных дел, которым не приходило в голову ничего лучшего, чем подобные устарелые и скучные методы. У него был советчик, нашептывавший ему более гениальные планы.

Риббентропу давно уже не терпелось стяжать себе внешнеполитические лавры. Теперь он хотел доказать «фюреру» свою способность осуществить то, что, по мнению закостенелых чиновников с Вильгельмштрассе, являлось невозможным. В своем плане он опирался на Англию, предполагая добиться ее выхода из «фронта Стрезы» и таким образом взорвать его.

Мысль Риббентропа работала примерно в следующем направлении. Соглашение, заключенное в Стрезе, направлено главным образом против германских вооружений на суше или даже исключительно против них. Англия же является в первую очередь морской державой. Ее безопасность обеспечивается не столько большими армиями, сколько господством на море. Сильный германский вермахт, который для Франции означает смертельную опасность, не является угрозой для Англии до тех пор, пока она сохраняет преимущество на море. [174]

Почему бы Англии, так рассуждал Риббентроп, не пойти на переговоры, если ей будет предложен пакт, согласно которому численность германского флота не должна превышать трети британского? И особенно если при этом будет дано понять, что Западу нечего бояться также и сухопутной германской армии, поскольку и в конечном итоге «фюрер» намерен воспользоваться ею только для борьбы с большевизмом на Востоке.

Когда Хеш узнал о проектах Риббентропа, он назвал его болваном. Хеш предвидел воздействие, какое такой экстравагантный шаг Англии должен будет оказать на политику Франции и Италии, и не мог себе представить, что Англия откажется от только что созданного единого «фронта Стрезы» лишь для того, чтобы защитить себя от будущей и пока еще довольно-таки проблематичной угрозы со стороны германского флота. Что касается его самого, то пусть этот дилетант Риббентроп приезжает в Англию со своими политическими прожектами и сам их осуществляет. Не без злорадства смотрел он на ту помпезность, с какой новоиспеченный «особоуполномоченный фюрера» со своим штабом численностью почти в сто человек расположился в роскошном лондонском отеле «Карлтон» у Хеймаркет.

Риббентроп уже много лет питал к Хешу личную ненависть. Как известно, Риббентроп был в свое время представителем французской фирмы шампанских вин «Поммери э Грено». Когда Хеш был послом в Париже, в посольстве часто бывал глава этой фирмы граф Полиньяк, пользовавшийся немалым влиянием во французском обществе. Но Хеш и не думал приглашать на празднества в старинном дворце Гортензии Богарнэ на Рю де Лилль его немецкого представителя Иоахима Риббентропа, потому что этот фат с его дворянской приставкой «фон», раздобытой мошенническим путем — при помощи усыновления, представлялся ему слишком уж ничтожным. Было ясно, что Риббентроп давно мечтал о мести.

Все члены лондонской делегации обязались честным словом ни звука не говорить сотрудникам посольства, и прежде всего Хешу, о ходе переговоров относительно военно-морского флота. Единственным представителем нашего посольства, которого волей-неволей пришлось привлечь к участию в этих переговорах, был военно-морской атташе адмирал Васнер. От него тоже потребовали такого обязательства. [175]