Вольфганг Ганс Путлиц - По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата)

Вскоре после объявления войны в Нью-Йорке была создана коротковолновая радиостанция, вещавшая на Европу. Первым, кто возглавил эту станцию, был Нелсон Рокфеллер, отпрыск известной семьи миллиардеров. Немецкие передачи вели эмигранты из Германии, которых отчасти я знал лично. Мне предложили участвовать в них и выступать у микрофона. Я согласился при условии, что сам буду решать, что мне говорить. Мое условие было принято. Я выступал два раза в неделю по пятнадцать минут. Мои выступления объявлялись следующим образом: «Перед микрофоном немецкий патриот». Иногда из моих текстов вычеркивали целые куски, но ни разу мне не вписали ни слова.

Материала для разоблачения гитлеровского варварства и преступной нацистской войны было достаточно. Однако я не мог сулить моим соотечественникам много хорошего от победы американцев. Единственное, что я снова и снова повторял, было: положите этому конец, пока Германия не погибла; Гитлер не может выиграть эту войну против половины мира; каждый новый день бойни несет нашей родине новые страдания и еще большие бедствия. [312]

Не думаю, чтобы эти коротковолновые передачи имели в Германии много слушателей. Что же касается меня, то мой голос исчез из эфира уже через несколько недель. Однажды мне коротко и ясно заявили, что я должен перейти в так называемый «Голос Америки» и говорить то, что мне там предпишут. Считая это несовместимым с моей совестью, я отказался. Многие выражали в этой связи недовольство моим поведением.

Некоторые немецкие эмигранты бранились по моему адресу, называя меня скрытым фашистом. Даже мой старый друг д-р Г., живший теперь в Нью-Йорке, не мог понять, почему я так отгораживаюсь от американцев.

Почти все эмигранты считали само собой разумеющимся, что надо просить о выдаче так называемых «первичных документов» и хлопотать о принятии в американское гражданство. Многие с подлинным энтузиазмом готовились к тому, чтобы после войны явиться в Германию в американской военной форме в качестве хозяев и отомстить за все, что причинили им нацисты. Их разговоры часто звучали более по-американски, чем заявления самих американцев.

У меня было в Нью-Йорке много друзей, но по-настоящему понимал меня один только Вилли. Порой нам становилось жалко самих себя, и мы говорили, что положение наше является весьма сложным.

Единственная польза, которую я принес американцам во время войны, состояла в том, что каждые три месяца я отдавал для раненых пол-литра крови. В остальном мне приходилось по-прежнему кое-как перебиваться и ожидать дня, когда после свержения Гитлера двери родины снова откроются предо мной.

Со временем мои денежные дела несколько поправились. У г-на Энгеля, мужа моей старой подруги Бетти, были хорошие связи. Он устроил меня в «Lecture Agency» — агентство, организовывавшее лекционные поездки по стране. [313]

В Соединенных Штатах много подобных учреждений. Американец, вообще говоря, более общителен, чем европеец, и постоянно испытывает потребность в развлечениях. Наряду с кино, церковью и празднествами слушание лекций относится к его повседневным потребностям. При этом он меньше интересуется содержанием и уровнем лекции, чем оригинальностью и сенсацией, которую может вызвать лектор. Как человек, сидевший за одним столом с Гитлером, Геббельсом и Риббентропом, я котировался довольно высоко. Агентство «запродавало» меня сравнительно легко. Смотря по обстоятельствам, я получал за выступление от 25 до 75 долларов. По выработанному агентством плану я ездил с места на место и повсюду читал одну или несколько лекций, после чего мне незаметно вручали чек. Двух-трехнедельная поездка давала мне достаточно средств, чтобы снова предаваться лени в Нью-Йорке. Когда мои капиталы иссякали, я опять ехал куда-либо по поручению агентства. Благодаря этим поездкам я побывал во многих районах США, прежде всего на Среднем Западе, и часто встречал приятных и хороших людей.

Все же нельзя было жить так дальше. Я постоянно думал о Германии и войне. От всего этого я был оторван. Долго ли еще продержится сумасшедший Гитлер, и чем это кончится?

Англия сражалась в Африке, а Америка — на Тихом океане, но обе державы, очевидно, не предполагали вскоре открыть в Европе второй фронт. Только на Восточном фронте нацистам наносили тяжелые удары. Даже когда я думал о своих старых друзьях, которые, возможно, жертвовали жизнью в этом аду, мое сердце билось от радости при известии о сталинградской победе, приведшей к решающему повороту в войне. Другая весть из Москвы обрадовала меня еще больше: это было сообщение об образовании Национального комитета «Свободная Германия».

Нью-йоркские вечерние газеты поместили это сообщение на незаметном месте, так что я его проглядел. Вилли, придя домой поздно вечером, обратил мое внимание на это. Он сунул мне газету под нос и сказал:

— Я полагаю, что, когда мы навострили лыжи, мы повернули не туда, куда надо было.

Вилли обладал здравым политическим инстинктом. Когда мы обменивались мнениями по поводу этого события, ему в голову пришла мысль: [314]

— Завтра же утром ты должен пойти в советское консульство и спросить, не пустят ли они нас в Москву.

Утром я двинулся в путь. На немецком языке я написал короткое приветствие Национальному комитету, а по-английски просил советское консульство в Нью-Йорке препроводить этот документ в Москву. Все написанное я передал в консульство.

Консул принял меня в своем кабинете. С первого же момента я почувствовал, что он понимает мои побудительные мотивы и настроен дружески. Он действительно не исходил из намерения уничтожить Германию, и, хотя его страна имела достаточно оснований для ненависти и чувства мести, он отчетливо делал различие между немцами и нацистами.

— Мы окончательно разобьем нацистов, — просто сказал он. — Однако мы знаем, что потом будет построена новая Германия. Мы поможем немцам; ведь, в конце концов, только сами немцы могут разрешить эту задачу. Поэтому мы рады любому немецкому патриоту, который не является нацистом и готов помочь выполнению этой задачи.

Мы настолько увлеклись нашей беседой, что консул предложил продолжить ее на скамье зоопарка, расположенного поблизости. Мы разговаривали часа два. Мое желание поехать в Москву было, к сожалению, в данный момент неосуществимо. Однако в мыслях и сердцем я был теперь в Москве.

Фразерство американцев казалось мне все более пустым и глупым, а мое существование и надоевшие лекции — все более бесполезными. Даже жизнь в Англии стала представляться мне желанной. Если бы даже я не нашел там ничего более разумного, то по крайней мере к концу войны я был бы на несколько тысяч километров ближе к родине.