Андрей Меркулов - В путь за косым дождём

Идти. Всегда идти, искать, и верить, и ошибаться, и через неизбежность разочарований опять идти, ибо нет в природе стоячего покоя, есть только движущееся равновесие. Как часто еще люди боятся прямо взглянуть в лицо вселенной, осознать неизбежность смерти, величие бесконечности, убожество мелочной возни ради одного только уютного существования, осознать, что время безостановочно, а пространство безмерно, и ощущение жизни приходит к нам полностью только в настоящей борьбе. Мне иногда приходит в голову, что обывателей полезно почаще водить к телескопам.

Путь человечества всегда будет лежать в неизвестность. Но жизнь — это поле надежды. Все дальше уходят в прошлое века сплошных суеверий, и мы теперь приемлем только те призраки, которые рождены предвидением, — призраки будущего. Виктор Гюго, этот убежденный романтик, недаром говорил, что легендарная правда — это вымысел, имеющий результатом действительность.

Мы несем в себе тревожный образ века. Мы поклоняемся скорости. Резко скошенные назад и отливающие светлым блеском металла крылья, мерцающие в напряженной тишине экраны кино, тлеющие, как угли жертвенных костров, лампы радиоприемника — это все ее алтари, которые связали человечество заочным знакомством, общностью тревог, понятных всем континентам. С неотвратимой быстротой растут города, и в ночном полете с высоты нетрудно видеть, что одинокие уютные огни небольших селений — спутники, вращающиеся вокруг огромных созвездий.

Мы спешим — но как мало еще научились ценить время! Время молодости — необычных замыслов и начала всех свершений. Когда в тишине обсерваторий мне, почти случайному гостю, удается взглянуть на вечный звездный мир, меня одолевают воспоминания. Я снова вспоминаю тот же зал Политехнического музея, но уже после войны, и президента Академии наук. Он говорил тогда о молодых. Он говорил о том, что Ньютон, Лобачевский, Эйнштейн, Нильс Бор, де Бройль и многие другие еще в молодости пришли к своим великим открытиям, вся остальная жизнь была посвящена уже развитию открытых ими идей. Он говорил о преимуществах молодого возраста, свободного от консерватизма, и о подлинной смелости в творчестве — без презрения к традициям. И об особенностях истинного призвания — без ожидания срока, чтобы выйти на пенсию, ибо только смерть может оторвать исследователя от любимого дела. И о новой черте науки нашей — коллективизме, который в то же время не должен становиться препятствием для проявления личной одаренности. Так говорил нам известный физик, исследователь природы света, Сергей Иванович Вавилов. И мы, студенты послевоенных лет, немалой ценой заплатившие за право заниматься творчеством, мы чувствовали себя в преддверии новых великих дел.

Шел 1947 год. Страна еще только поднималась из развалин. Но здесь, на первой научной конференции студентов Москвы, уже обсуждался сборник «Путь в космос», работы студенческой группы «Ракета», прибор для летных испытаний нового самолета... Казалось, суровая тень Кибальчича поднялась над нами, чтобы напомнить о своем нетерпении.

Начало второй половины века войдет в историю не только перечнем военных конфликтов. Оно отмечено победами науки, подготовившей сознание наше к новой эпохе — к той, с которой, быть может, начнется космическое летосчисление. Один только 1953 год намного расширил представления о знакомом мире: последние упрямые шаги альпинистов к высочайшей вершине Джомолунгмы; спуск на крутящейся нейлоновой веревке в глубочайшую пропасть Пьерр-Сен-Мартен, уже ставшую могилой Марселя Лубена, одного из исследователей; первые погружения в батискафе в неведомые глубины океанских впадин; у берегов Южной Африки после многолетних настойчивых поисков поймана живьем древнейшая кистеперая рыба, предок всех наземных животных; а на наших космодромах, без громкой рекламы, — первые опыты с запуском животных на космические высоты... Век скафандров, неутомимых искателей неведомого, вооруженных точными приборами.

Было время романтики морских авантюристов. Теперь пришла романтика идущих в науку. Опасные плавания Хейердала и Бомбара, экспедиции «Витязя», поиски снежного человека, освоение Антарктиды и сотни экспедиций, о которых газеты не успевают написать. По всей стране нашей круглый год бродят люди с рюкзаками за плечами, не просто туристы — геологи, ботаники, геодезисты, археологи... Они идут по пескам пустынь, по отрогам хребта Черского, они ищут; ищут нефть и древние кости, целебные источники и алмазы, площадки для будущих городов и речные пороги для будущих гидростанций. Настало время ведущей роли научных исследований и массовых связей с наукой. Конечно, нельзя, говорил тогда Вавилов, из каждого человека сделать ученого-специалиста, но прошло время, когда можно было кому-нибудь не знать азбуки современной науки и техники. Чем дальше движется история, тем настойчивее становится требование научной грамотности...

Жить не для того, чтобы есть, а есть для того, чтобы жить, — эта древняя мудрость звучит как лозунг грамотного века.

Не у камина в усадьбе и не из тех, кто только что научился водить пальцем по строчкам, — теперь наш читатель тот, кто свой день проводит у приборов, у машин, в лаборатории, или у автоматической поточной линии цеха, или за чертежным станком в своем конструкторском бюро. Подлинной человеческой правды ищет он в книгах прежде всего. Правды, что рождается только в исканиях и борьбе.

И не в одних богатствах земли мы ощущаем теперь силу нашу. По всей немалой твоей земле — следы огромного осмысленного труда. Нехожеными и нелегкими шли мы путями, и не могли они быть легкими, если страна нажила свою силу и славу не торговлей на базаре и не игрой в рулетку, а в труде и в бою, — упорный разведчик будущего на мятущейся в поисках света планете...

Быть может, не случайно, что именно в наш век, когда техника стала грозной и устремилась по дорогам черных высот, общество наше провозгласило новую романтику — единственно пригодную для грандиозных свершений времени. Романтику коллектива. В ней много от морального наследия тех, кто был высок духом и силен подлинной человеческой дружбой, — подпольщиков революции.

Уже в первые после революции годы Макаренко — такой же смелый фантаст и мечтатель, как Циолковский, — сумел создать даже из колонии бывших правонарушителей прообраз коллектива, своего рода идеал взаимных отношений, овеянных романтикой. Он называл ее знанием путей, по которым строится общая «завтрашняя радость». Я видел не раз, как романтика коллектива, основанная прежде всего на взаимной поддержке и свершении не напоказ, а по внутренним побуждениям, шлифует характер и мужество многих: и летчиков, и моряков, и жителей тех дальних краев, где обстановка требует резкой определенности в поступках и точного чувства товарищества.