Игорь Тимофеев - ИБН БАТТУТА(ЖЗЛ-364)

Остановка в Солхате была кратковременной. Влиятельный крымский наместник эмир Тулуктимур оказал Ибн Баттуте почет и уважение, подарил денег и коня и пригласил ехать с ним вместе в Сарай, столицу Золотой Орды.

* * *

Тронулись в путь затемно. Еще в Солхате Ибн Баттута приобрел три телеги. В одной, просторной, с войлочным верхом, он разместился вдвоем с наложницей. Другая, поменьше, была предназначена для Афифа ад-днна Таварзи, которого Ибн Баттута называл своим другом. Третья, запряженная тройкой верблюдов, составляла обоз. В ней ехали гулямы, охранявшие сундуки с добром.

«Телегу татары называют арбой, - писал Ибн Баттута. - Ее тащат две или больше лошадей. Иногда волы или верблюды, в зависимости от легкости или тяжести телеги. Возница садится верхом на одну из лошадей, в руках у него кнут, а также длинный прут, которым он уточняет направление. На телеге сооружается арка из деревянных прутьев, связанных тонкими кожаными ремешками, на них наращивается войлок, и в нем есть два окна. Изнутри все видно, а снаружи не угадать, кто внутри. Люди спят, едят, читают, пишут на ходу…»

Путь в Сарай лежал через степь. Несколько дней подряд шли дожди, земля еще не просохла, и тяжелые телеги двигались медленно, оставляя глубокие колеи.

Утренние заморозки затягивали лужицы тонким ледком, который похрустывал под копытами лошадей. К полудню припекало солнце, неразговорчивые возницы распахивали полушубки, заложив кнуты под мышку, яростно чесались.

Перед полуднем делался привал: крытые фургоны съезжались, образуя круг; лошадей, волов и верблюдов распрягали и пускали пастись под присмотром погонщика или одних, не опасаясь воровства.

«Если у кого-нибудь найдут краденую лошадь, - вспоминал Ибн Баттута, - его заставят вернуть ее хозяину, а вместе с ней еще девять лошадей. Если же он не в состоянии сделать это, то забирают его детей. Если же у него нет детей, то его казнят, отрубая голову, как барану».

На привалах погонщики складывали в кучки высушенный конский или воловий навоз и разводили костры, на которых варили жирную похлебку - дуги. Из дымящегося прокопченного котла ее разливали по мискам и добавляли кислого молока. Ибн Баттуте такая еда была не по вкусу. Эмир Тулуктимур добродушно посмеивался, рукой нащупав в котле кусок баранины пожирнее, протягивал его гостю. На одном из привалов Ибн Баттута решил угостить эмира халвой, припасенной еще в Синопе. Но Тулуктимур наотрез отказался от подарка.

- Для мужчины есть сладости - позор, - пояснил он обескураженному магрибинцу.

И тут же рассказал, как однажды хан Золотой Орды Узбек предложил одному из своих мамлюков кусочек халвы, обещая за это даровать свободу ему и его многочисленному семейству. Оскорбленный мамлюк не припал предложение своего властителя.

- Даже если ты велишь убить меня, я не прикоснусь к сладкому, - ответил он с достоинством.

Ибн Баттута слушал и удивлялся. Все было в диковинку в этой степной стране, многие обычаи казались нелепицей и вздором. Наблюдательный магрибинец не мог не заметить, сколь иллюзорным было господство ислама у степняков: в городах эмиры и нойоны молились, как всюду, пять раз на дню; кочевники же не молились вовсе, а если их заставляли делать это, то, сев на четвереньки, они припадали лбами к земле, глядели исподлобья немигающими пустыми глазами. Даже высокопоставленные вельможи не знали арабского, не умели читать и писать, и улемами были, как правило, ученые хорезмийцы, самаркандцы, бухарцы, персы из Хорасана, арабы из Месопотамии, турки из Коньи, Сиваса, Денизли.

Мусульманство принял еще в XIII веке могущественный хан Берке, но только с 1312 года, когда ханской ставкой силою овладел молодой энергичный Узбек, ислам стал насаждаться в качестве официальной религии государства. Уже в 1314 году Узбек-хан сообщил египетскому султану аль-Малику ан-Насиру, что в Золотой Орде почти не осталось неверных, но это было несомненным преувеличением - новая вера проникала в кочевые юрты крайне медленно, и процесс исламизации завершился лишь несколько веков спустя.

В целом степняки исповедовали старые языческие культы, и закона предков - Чингисовой Ясы - строго придерживалось не только простонародье, но и родовая знать.

Ибн Баттуту поражали некоторые обычаи монголов. Так, например, он наверняка заметил, что занятые приготовлением пищи гулямы стараются не прикасаться ножами к огню, никогда не достают ножом мясо из котла, ничего не рубят топором около костра. Поступить иначе, считали монголы, означало бы отрубить голову у огня.

В числе прочих странностей был запрет опираться на плеть, прикасаться к стрелам кнутом, отлавливать или убивать молодых птиц, ударять лошадь уздой, ломать кость о кость, проливать на землю молоко, ронять пищу в ставке.

Ибн Баттута не мог не удивляться и необъяснимому, с его точки зрения, запрету стирать одежду. Кочевники считали, что вывешенное для сушки платье может навлечь гнев богов и тогда они ниспошлют на землю гром и молнию.

Трудно сказать, что лежало в основе этого суеверия.

Некоторые исследователи полагают, что еще в незапамятные времена оно, как и многие другие предрассудки, было порождено случайностью: стирка белья сколько раз совпала с грозой, которой особенно страшатся степняки, - неумолимым огненным валом катится она через степь, уничтожая скот и выжигая пастбища…

На восемнадцатый день пути караван вступил в дельту Дона. Весенний разлив затруднял движение, лошади и верблюды увязали в липкой грязи, и эмир Тулуктимур, с которым шел большой обоз, пропустил Ибв Баттуту вперед, передав с ним письмо наместнику Азова аль-Хваризми.

В Азове Ибн Баттута остановился в странноприимном доме, принадлежавшем иракцу по имени Баджаб, и в течение двух дней ожидал подхода каравана.

Эмира Тулуктимура в Азове встречали со всеми почестями, приличествующими его высокому положению. В месте, выбранном для ставки, по приказу наместника были разбиты три шатра: один из цветного шелка и два других из льняной ткани. Когда эмир Тулуктимур слез с повозки, перед ним расстелили длинную шелковую дорожку, чтобы он не запачкал ноги по пути в шатер. У входа в шатер эмир посторонился и жестом руки пригласил Ибн Баттуту первым войти внутрь. Пропуская гостя вперед, он оказывал ему величайшее почтение и давал понять всем окружающим, сколь высоко он ставит ученого магрибинского шейха.

Пол в шатре был устлан круглым ворсистым ковром, в центре стояла длинная скамья из дорогого дерева, украшенного резьбой и драгоценными камнями, на скамье набивная шелковая подушка. Прежде чем сесть, эмир Тулуктимур вновь пропустил вперед Ибн Баттуту и находившегося в свите богослова Музаффар ад-дина, а затем сел на подушку между ними. Ибн Баттута особо подчеркивает это отнюдь не из пустого бахвальства - его действительно поразило то необыкновенное уважение, которое степные феодалы оказывали лицам духовного звания. Между тем в этом не было ничего удивительного: хан Узбек сделал исламизацию краеугольным камнем своей внутренней политики, и каждый, кто хотел пользоваться доверием монарха, должен был демонстративно показывать свое благоговейное отношение к новой вере.