Игорь Тимофеев - Ибн Баттута

Первый брак Ибн Баттуты оказался на удивление недолговечным. Уже по пути в Триполи, куда паломники двигались по осенней распутице, окоченевшие от ледяного ветра и проливных дождей, Ибн Баттута в пух и прах рассорился со своим тестем и сгоряча бросил в лицо молодой жене те два слова, которых достаточно для расторжения брака.

«Ты свободна», — повторил он три раза, давая понять, что решение его бесповоротно.

Троекратный повтор этой незамысловатой формулы исчерпывает всю процедуру развода у мусульман. Отвергнутой жене не остается ничего иного, кроме как выждать три месячных цикла, чтобы убедиться в отсутствии беременности, и уйти, получив от мужа то, что полагается ей по шариату.

Между тем, избавившись от первой жены, Ибн Бат-тута уже подумывает о следующем браке.

«Я женился на дочери одного из фесских паломников, — сообщает он. — Когда ее доставили ко мне в Каср аз-Заафия, я закатил пирушку для каравана, которая продолжалась целый день…»

…После короткой остановки караван вновь двинулся по оживленному торговому тракту. Впереди был Египет.

Перелистывая книгу «Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах странствий», сразу же подмечаешь одну любопытную особенность зрения Ибн Баттуты. Где бы он ни был и что бы ни описывал, взгляд его выхватывает из многообразия окружающего мира в первую очередь то, что прямо или косвенно связано с исламом. Крупным планом всегда даются мечети, медресе, дервишские обители, слова и деяния мусульманских государей, благочестивых затворников, ученых мужей. Все, что не имеет отношения к исламу или враждебно ему, либо вовсе остается за пределами кругозора нашего автора, либо рисуется с нескрываемой неприязнью и пренебрежением, реже с ироничной снисходительностью взрослого, наблюдающего за играми неразумных детей.

Секрет такого видения мира объясняется не индивидуальными особенностями воспитания или образования. Таким — разделенным на своих и чужих, верующих и неверных, праведников и грешников — представлялся мир средневековому человеку, ограниченному шорами религиозных представлений, усвоенных с самого детства и в зрелом возрасте возведенных в абсолют.

Критерий оценки явлений окружающего мира, событий, людей — вероисповедный. Все свое нравственно, логично, целесообразно, красиво; чужое отвратительно, безнравственно, лишено здравого смысла. Лишь собственная вера истинна, чужая же ложна, вредоносна, порочна.

Подобный взгляд был вообще свойствен людям средневековья.

«По Мухаммедову закону, — писал о ненавистных ему сарацинах венецианец Марко Поло, — все, что воруется и грабится у людей не их веры, хорошо и за грех не почитается… а поэтому, если бы не удерживали их и не воспрещали им те, кто ими управляет, много зла наделали бы эти люди. А вот этот закон исполняют все сарацины: когда кто при смерти, приходит к нему священник и спрашивает его, верит ли он, что Мухаммед истинный посланник господа: если умирающий ответит, что верит, то спасется; оттого, что спасение так легко и свершить всякие злодеяния дозволяется, обратили очень многих татар в свою веру, по которой ни один грех не воспрещен».

Сегодня такие рассуждения вызывают улыбку, но для средневекового христианина, православного или католика, мусульмане — это поганые бесермены, агаряне, нехристи. Весь же христианский мир в глазах мусульманина — нечестивцы, гяуры, неверные, погрязшие в заблуждениях, невежестве и разврате.

По мусульманскому вероучению земля разделена на три части: «дар ас-салам» — область мира, населенная правоверными, «дар аль-харб» — область войны, где живут иноверцы, не признающие аллаха и его пророка, и, наконец, «дар ас-сульх» — область перемирия: немусульманские страны, находящиеся в вассальной зависимости от мусульман.

С нечестивцами правоверным надлежит вести беспощадную священную войну — джихад, дабы огнем и мечом обратить их в истинную веру. Участие в джихаде — святой долг любого правоверного; смерть в этой войне почетна и дает полное освобождение от земных грехов.

Не всегда «священная война» велась с одинаковой страстью и накалом. Фанатизм и непримиримость порой уступали место сосуществованию и терпимости, но за оттепелями неизменно начиналась новая полоса вражды и кровопролития. В XIII–XIV веках страсти были накалены. На Востоке еще не улеглось эхо жестоких крестовых походов, на Западе, в Испании, грозной лавиной катилась с севера, срывая мавров с насиженных мест, неумолимая кровавая волна христианской Реконкисты.

Ибн Баттута был мусульманином, религия составляла краеугольный камень его мировоззрения, кругозора, отношения к событиям и людям. Он был сыном своей эпохи, отделенной от нас шестью веками эволюции и прогресса, и мы не должны смотреть на него свысока и тем более мерить его критериями сегодняшнего дня.

«Мы ничего не поймем в средневековой культуре, — пишет советский историк-медиевист А.Я. Гуревич, — если ограничимся соображением, что в ту эпоху царили невежество и мракобесие, поскольку все верили в бога, ведь без этой „гипотезы“, являвшейся для средневекового человека вовсе не гипотезой, а постулатом, настоятельнейшей потребностью всего его видения мира и нравственного сознания, он был неспособен объяснить мир и ориентироваться в нем. Ошибочное с нашей точки зрения не было ошибочным для людей средневековья, это была высшая истина, вокруг которой группировались все их представления и идеи, с которой были соотнесены все их культурные и общественные ценности…»

…Тунисский караван паломников прибыл в Александрию в начале месяца джумада уля мусульманского лунного календаря.

Ибн Баттута перечисляет врата Александрии, восхищается гаванью, подробно описывает знаменитый маяк Фарос, упоминаемый как одно из чудес света во всех арабских географических трудах. Не ускользают от его внимания и античные достопримечательности, но на них он долго не задерживается, ограничиваясь замечанием, что не знает, когда и кем они были воздвигнуты.

Главное событие его кратковременного пребывания в Александрии — встреча с ученым шейхом по имени Халифа, с которым Ибн Баттута, судя по всему, поделился своими путевыми впечатлениями.

— Я вижу, ты любишь путешествовать, — сказал Ибн Баттуте ученый шейх. — Ты должен навестить моего брата Фарид ад-дина в Индии, Рукн ад-дина в Синде, Бурхан ад-дина в далекой стране Син. Когда ты увидишь их, передай им привет от меня…

Ибн Баттута признается, что до разговора с шейхом Халифой не помышлял о путешествиях в далекие страны. Слова шейха запали в его душу, пробудив в ней тревожную страсть к рискованным странствиям и предчувствие волнующих встреч с верными эмиссарами ислама, бесстрашно шагнувшими за черту обозримого мира.