Николай Зенькович - Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат

— Товарищи! Я считаю крайне необходимым, чтобы партию, как и до сих пор, возглавлял товарищ Сталин. Нам нужно избрать Иосифа Виссарионовича Первым секретарем ЦК.

Из зала раздалось: «Правильно! Правильно!» Вспыхнули аплодисменты. Маленков вернулся на свое место в президиуме.

Сталин продолжал:

— Товарищи! В последнее время я неважно себя чувствую. Повышается давление, одолевают головные боли, общее недомогание, долго не могу сидеть на одном месте. Было бы лучше выдвинуть человека помоложе и поздоровее.

Маленков снова спустился к трибуне и сказал:

— Мы все искренне желаем товарищу Сталину крепкого здоровья, но вы знаете: товарищ Сталин активно работает, все наши достижения и успехи связаны с именем и деятельностью товарища Сталина. Давайте попросим Иосифа Виссарионовича дать согласие на избрание Первым секретарем.

В зале раздались голоса: «Просим! Просим!» Вспыхнули овации.

Сталин, подняв руку, предложил успокоиться. В зале — абсолютная тишина. Он вытащил из кармана лист бумаги и начал оглашать состав Политбюро:

— Первый секретарь — Сталин.

Все в зале, стоя, долго аплодировали.

Д. Т. Шепилов, будучи в то время главным редактором центрального органа партии газеты «Правда», тоже знал кое-какие подробности, не выходившие за пределы узкого круга особо посвященных в кремлевскую повседневность.

— Судя по некоторым внешним признакам, — рассказывал он, — у Сталина за последние годы развились гипертоническая болезнь и атеросклероз. Иногда мы даже говорили между собой: как хорошо Сталин выглядит, свежий, розовый, не зная, что эта «розовость» гипертоническая. Не зная потому, что, как передавали приближенные люди, Сталин не признавал врачей. Он годами не показывался специалистам. Только уезжая в отпуск к морю, он иногда разрешал посылать туда известного ему зубного врача. После же организации чудовищного по своей патологии «дела врачей» Сталин в каждом враче видел скрытого врага и террориста. Поэтому истинное состояние здоровья Сталина никому не было известно…

Развивая эту тему, Шепилов подчеркивал, что никаких внешних признаков недомогания у него, впрочем, не было. Частенько после заседания Президиума он с друзьями часами проводил у себя на даче время за ужином. Ел горячие жирные блюда с пряностями и острыми приправами. Пил алкогольные напитки, часто делал только ему ведомые смеси в стакане из разных сортов коньяка, вин и лимонада. Поэтому все считали, что Сталин здоров. Конечно, очень близкие к нему люди не могли не замечать все большего нарастания у Сталина за последние годы психопатологических проявлений. Так, в разгар веселого ужина с самыми близкими ему людьми — членами Президиума ЦК — Сталин вдруг вставал и деловым шагом выходил из столовой в вестибюль.

Оказавшись за порогом, он круто поворачивался и, стоя у прикрытой двери, напряженно и долго вслушивался, о чем говорят без него. Конечно, все знали, что Сталин стоит за дверью и подслушивает, но делали вид, что не замечают этого. Сталин подозрительно всматривался во всякого, кто по каким-либо причинам был задумчив и невесел, требовал, чтобы все были веселы, пели и танцевали.

Очень ценны свидетельства С. И. Аллилуевой, которой, как никому другому, были известны многие детали его домашнего быта.

— Я была у него 21 декабря 1952 года, — вспоминала дочь Сталина, — в день, когда ему исполнилось семьдесят три года. Тогда я видела его в последний раз.

Высказанное в начале шестидесятых годов мнение никогда потом не менялось ею: отец в тот день выглядел плохо. Может быть, предположила она, в связи с болезнью он дважды после ХIХ съезда, состоявшегося в октябре 1952 года, заявлял в ЦК о своем желании уйти в отставку. Этот факт хорошо известен составу ЦК, избранному на ХIХ съезде. По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертонии, так как неожиданно бросил курить и очень гордился этим: курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет.

Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко. Он принимал сам какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода, откуда-то брал он сам эти фельдшерские рецепты. Но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, был в бане, построенной у него на даче в отдельном домике, и парился там по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разрешил бы этого, но врачей не было…

«Дело врачей» происходило в последнюю зиму его жизни. Валентина Васильевна Бутузова, сестра-хозяйка на Ближней даче, рассказывала Светлане позже, что отец был очень огорчен таким оборотом событий. Она слышала, как это обсуждалось за столом во время обеда. Она подавала на стол, как всегда. Сталин говорил, что не верит в их «нечестность», что этого не может быть, ведь «доказательством» служили доносы доктора Тимашук, — все присутствовавшие, как обычно в таких случаях, лишь молчали…

Валентина Васильевна, по мнению Светланы, очень пристрастна. Прислуга явно не хотела, чтобы на Сталина падала хоть какая-нибудь тень. И все-таки Светлана слушала, что она рассказывала, стараясь разобраться, кто же прав в истории с этими «врачами-убийцами». Все-таки Валечка, так ее называли на даче, была в доме отца последние восемнадцать лет безотлучно, а дочь у него гостила редко.

Профессиональным чекистским взглядом на объект медицинских споров, продолжающихся до наших дней, взглянул в свое время и лубянский генерал П. А. Судоплатов. В конце февраля 1953 года его вызвал в свой кабинет министр госбезопасности С. Игнатьев. Там находились Гоглидзе, его первый заместитель, и Коняхин, заместитель начальника следственной части.

Игнатьев сказал, что они едут в «инстанцию». Так на языке сотрудников Лубянки именовался ЦК КПСС. Был поздний час. Игнатьев, Гоглидзе и Коняхин вошли в кабинет Сталина, а Судоплатов около часа оставался в приемной. Потом Гоглидзе и Коняхин вышли, а его попросили зайти.

— Я был очень возбужден, когда вошел в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны: один он перенес после Ялтинской конференции, а другой — накануне семидесятилетия, в 1949 году.

А. Авторханов в своей книге рассказывает, что первым от Хрущева узнал, что Сталин умер не в Москве, бывший губернатор Нью-Йорка, посол США в Москве во время войны Аверелл Гарриман. Ему же Хрущев рассказал, как четверка охраняла смерть Сталина.

Вот что говорит об этом Гарриман: