Александр Колпакиди - Суперфрау из ГРУ

Урсула и Рольф подыскали подходящий дом в районе, находящемся под французским управлением. 1-го апреля 1931 года супруги переехали на авеню Жофра, 1464. Поселок был расположен как бы в маленьком парке, каждый дом окружали деревья. Из дома имелось два выхода, что было очень важно для безопасности встреч. Комнаты были изолированы, слуги без звонка не появлялись, пройти незаметно по лестнице, ведущей на второй этаж, было невозможно. Примерно раз в неделю Рихард Зорге и его соратники рано утром приходили сюда. Урсула не присутствовала при их беседах и лишь следила, чтобы им не мешали. Они все время приходили в разное время и уходили тоже поодиночке, с короткими интервалами. Зорге задерживался дольше всех, давал Урсуле для обеспечения алиби какую-нибудь журналистскую работу, но, в принципе, в Шанхае контакты между европейцами были делом естественным и не нуждались в объяснении. Китайские товарищи обучали Урсулу языку, что создавало их визитам видимость легальности. Впрочем, конспирация была поставлена отменно: за два года Зорге, как минимум, восемьдесят раз побывал в их доме, и об этом никто не знал.

Урсула понимала необходимость конспирации, а также то, что ей не следует ни присутствовать при разговорах, ни вообще проявлять какой-то интерес к тому, что ее не касается. «Однако, — как вспоминала позже она, — мое стремление не показаться любопытной порождало во мне неуверенность — я не знала, о чем мне следует говорить с Рихардом». В своем стремлении Урсула дошла до того, что на вопросы Зорге она отвечала практически односложно. Долгих разговоров не получалось. Однажды, после неловкой паузы, возникшей во время их более чем сдержанной беседы, Урсула сказала: «Вам пора уходить». Он был единственным из ее партийных товарищей, к кому она обращалась на «вы».

— Итак, меня выгоняют, — спокойно и немного грустно констатировал Зорге, взял шляпу и вышел. Урсула опустила голову, но промолчала и не задержала его. Чутким женским взглядом она не раз замечала то, чего не видели другие. Бывали дни, когда этот человек, обычно веселый и жизнерадостной, приходил молчаливым и подавленным. Только спустя двадцать лет Урсула до конца поняла, как же тяжела жизнь разведчика — тогда, когда она ответила советскому представителю в Берлине: «Я занималась этим делом двадцать лет — с меня хватит!»

А в первые недели весны 1931-го года он пригласил Урсулу прокатиться с ним на мотоцикле. Они мчались так быстро, как это было возможно. Скорость привела Урсулу в восторг, она словно заново родилась, забыла обо всем на свете — она никогда до того не ездила на мотоцикле. Она смеялась, сбросив маску солидной дамы, которую носила до этого, шутила, болтала без умолку.

— Быстрее, еще быстрее, Рихард! — смеясь, требовала она, и мотоцикл мчался по дороге еще быстрее, ветер свистел в ушах. Лишь спустя полгода, навещая Рихарда в больнице после очередной аварии — его нога была в гипсе — она узнала, что он всегда ездил с недозволенной скоростью. А тогда… Зорге вел машину уверенно, и ей совсем не было страшно. После этой прогулки Урсула перестала испытывать смущение, напряженность и скованность в их общении растаяли без следа. Право же, ради такой поездки стоило и нарушить строгие правила конспирации.

Зорге не учил Урсулу конспирации. Она научилась сама — в условиях Китая это получалось естественным образом. Как она позднее писала, «опыт других может, конечно, оказаться полезным, но ответственность за собственную жизнь учит особенно основательно думать о других и своей собственной судьбе и соответственно действовать». Она проверяла, нет ли за домом слежки, часто приглашала в дом представителей «высшего общества», чтобы нелегальные гости терялись на их фоне. Зорге расспрашивал Урсулу о ее прежних знакомых — Зеебоме, Вальтере, Бернштайне… Всех их она приглашала, если было нужно, и скрупулезно передавала содержание их бесед. Ей нравилось смотреть, как Рихард слушает ее. По выражению его лица она чувствовала, насколько важной была информация, и постепенно научилась направлять беседы со знакомыми в нужное русло. Урсула становилась разведчицей.

«Мы с Рихардом», — гордо говорила Урсула. Работая вместе, они дополняли друг друга, создавая достаточно гармоничный союз — хотя она по-прежнему не знала, на кого работает. Зорге выслушивал ее мнение, ее оценки, иногда соглашался, иногда — нет, но всегда относился к мнению Урсулы с интересом. Если она была слишком лаконична, он спрашивал: «А что вы по этому поводу думаете?» «Зачем ему мое мнение? — недоумевала Урсула. — Да и сама информация — неужели она важна для него? Ведь у него огромные связи». Но как-то раз он сказал: «Хорошо, хорошо, правильный анализ», — и Урсула поняла, что он учил ее. Она училась с радостью, и была счастлива, что находится бок о бок с такими замечательными людьми, как ее новые товарищи, рядом с Рихардом. Это была та жизнь, о которой она мечтала. Она по-прежнему не знала, на кого работает, но никогда не спрашивала об этом. Урсула знала лишь столько, сколько было необходимо, и не стремилась узнать больше, понимая, что, чем меньше человеку известно, тем меньше он в случае провала может выдать.

Постепенно Урсула приобретала опыт, ее знания ширились. Рихард стал давать ей все более и более сложные поручения. Она обрабатывала поступающую информацию, переводила донесения с английского языка на немецкий, фотографировала документы. Получала почту и донесения, встречалась с теми китайцами, которые по разным причинам не могли приходить к ней. Понемногу занималась и вербовкой. Постигала основы конспирации. «Конспирация стала моей второй натурой, поскольку товарищи, которых надо было уберечь, действовали в условиях постоянной опасности. Забота о них вошла у меня в плоть и кровь, так же, как и забота о моем маленьком сыне… Так же как меня будило малейшее проявление жизни ребенка, точно так же я настораживалась при малейших неожиданностях, возникавших в окружении товарищей».

Урсула считала, что, занимаясь конспиративной работой, надо как можно меньше играть. Не следует отказываться, если есть хоть какая-то возможность, действовать в гармонии с собой. В соответствии с этом принципом она избрала для себя роль «дамы демократического склада ума с прогрессивными взглядами и интеллектуальными запросами». Для европейской женщины такое поведение не было чем-то необычным — впрочем, в Китае женщины традиционно были людьми второго сорта, и их взгляды мало кого интересовали. Правда, ее коммунистическое прошлое в любой момент могло стать известным — но и тут для молодой женщины не было никакой опасности. Для выходцев из буржуазной среды в то время были характерны прогрессивные взгляды разной степени радикализма, кое-кто в молодости заигрывал с коммунизмом, а потом «поумнел» и теперь вел обычный образ жизни обеспеченного буржуа.