Иван Лаптев - Власть без славы

Но ярче всего его личность проявляется, по-моему, во время обсуждения каких-либо проблем, обмена мнениями, дискуссий — всего, что можно определить предложением: «Давайте посоветуемся». Это — особое зрелище. Он как бы вговаривает, вдумывает в собеседника свои мысли и аргументы и, кажется, воспринимает эти мысли и аргументы как высказанные, выраженные собеседником, а значит — полностью подтверждающие его собственную позицию, его правоту. Он не замечает, что смотрится в собеседника, как в зеркало. Его упрекали, помню, в нарциссизме, но это особый нарциссизм. Потому что видит он себя в этом «зеркале» не в своем физическом и интеллектуальном облике, а в облике собеседника. Как в пушкинской сказке о спящей царевне и семи богатырях: смотрится мачеха в зеркало, а видит там падчерицу. У Горбачева это какой-то способ самоубеждения, что ли. Причем, если на первых порах, в 1984–1986 годах, его можно было прервать, разрушить этот сеанс самогипноза, то в дальнейшем он становится все более многословным, теряет слух к встречным суждениям, становится сам себе любимым собеседником и оппонентом. Он уже не может слушать других, буквально с первых фраз перехватывает чужую речь и начинает по-своему ее продолжать и развивать. Не знаю, как сейчас, за последние годы я был у него только раз, но, если судить по телевизионным сюжетам, это качество у него вполне сохранилось.

Отмечу еще одно великолепно развитое качество Горбачева — выдержку. Рассказы о том, что он вспылил, выбежал из комнаты, ушел из президиума пленума и т. д., приведенные в книгах Б. Н. Ельцина, требуют расшифровки. Нет, сами эти факты бесспорны. Но, во-первых, их всего три: обсуждение на Политбюро доклада к 70-летию Октября, спор в Ново-Огареве о Союзном договоре, апрельский (1991 года) Пленум ЦК КПСС. Я был на этом пленуме, своими глазами видел все происходящее. Уверен, что тут был не срыв, а рассчитанная игра, что Горбачеву тоже не чуждо. Своим заявлением о готовности покинуть пост Генерального секретаря ЦК КПСС он просто заткнул рот критикам, которые хотели потребовать того же, но с полной уверенностью, что Горбачев их требования отвергнет. Так же и в Ново-Огареве. Он покинул совещание и тем самым заставил Ельцина умерить напор, уступить, правда, ненадолго. Думаю, что и в первом случае было подобное стечение обстоятельств.

А вот в других случаях — подвергаясь беспардонным нападкам то «левых», то «правых» депутатов, сталкиваясь с сепаратистскими устремлениями, с «продавливанием» корпоративных интересов, с требованиями либо всех освободить, либо всех посадить и тому подобное, он держался уверенно и стойко, его способности политического бойца были вне конкуренции, возмущение или гнев — точно дозированными. Головы он никогда не терял, цели — не упускал из виду, не гнушаясь прибегать порой к чистейшей демагогии, гнул свою линию. Оговорки, обмолвки, неудачные фразы и даже выступления были и у него, но их тоже можно легко пересчитать. Они, пожалуй, только оттеняют его обычную собранность и устремленность, хотя порой его и воспринимали податливым на чьи-либо уговоры. Это впечатление верно, может быть, только в отношении антиалкогольной компании. А в остальном, мне кажется, он, даже уступая принуждению, как это было на последних этапах работы над Союзным договором, все равно был готов рано или поздно «вырулить» на то направление, которое наметил сам.

Любой разговор о Горбачеве будет неполным, если мы не вспомним Раису Максимовну Горбачеву. Ей выпало не только пережить вместе с мужем его фантастический политический взлет и не менее фантастическое крушение политической карьеры, но и самой перенести давление злобной зависти, сплетен и клеветы. Женщины ее ненавидели за то, что хорошо одевалась и всегда была рядом с мужем, хотя, ходи она в рубище и сиди только на домашней кухне, ненавидели бы за это. Мужская часть населения обвиняла в том, что она вертит мужем, определяет его решения и действия, хотя, скорее всего, в манере Михаила Сергеевича советоваться с ней «по всем вопросам» всего лишь реализовывалось его упомянутое выше качество смотреться в собеседника, как в зеркало, вговориться в него — и остаться при своем мнении. Раиса Горбачева открыла стране и миру многое, и еще очень большой вопрос, как бы являлись народу Наина Ельцина и Людмила Путина, не создай на этот счет Раиса Максимовна блестящие прецеденты.

Мы были неплохо знакомы, встречались десятки раз главным образом на приемах в Кремле, иногда она прямо во время представления гостей начинала какой-то короткий разговор. Очередь желающих поздороваться с хозяином и хозяйкой приема замирала, Раиса Максимовна не особенно переживала из-за такой задержки, что было, то было. Пару раз она звонила мне в «Известия», но старательно обходила даже намек на темы публикаций, вообще на рабочие темы, оба раза речь шла о старых, еще дореволюционных книгах.

В «деле» я ее наблюдал только однажды. Во время визита Горбачева в Италию президент поручил ей принять награду, которую ему вознамерились вручить власти Сицилии, свято хранившей память о том, как в начале века русские моряки спасли значительную часть населения острова во время землетрясения. Собственно, с этим и была связана награда. Меня включили в команду, которая летела на это мероприятие. Самолет был наш, Ту-134, лету до острова всего 1 час. Салон самолета, конечно, был приспособлен не для пассажирских перевозок — представлял собой что-то вроде плацкартного вагона, открытое купе со столиком, два откидных сиденья в коридоре, с откидным же столиком. На этих откидных сиденьях устроились жены президента Италии Ф. Коссиги и премьер-министра Д. Андреотти, уступив купе нам с владыкой Филаретом. Попытки произвести «обмен жилплощади» оказались безуспешными, дамы мило щебетали и не хотели переходить в купе, возможно, их пугал установленный там «нашенский» аппарат спецсвязи — большой, цвета слоновой кости, на вид очень тяжелый, с гербом СССР на пластине, заменяющей наборный диск. Не удалось их зазвать к себе и Раисе Максимовне, из-за чего она переживала и за час полета раза четыре зашла к нам, посмотреть, как себя чувствуют дамы, и поговорить с нами. Почему-то в один из таких заходов я подумал, что наша первая леди переполнена комплексами, чувствует себя не совсем уверенно и, чтобы скрыть эту неуверенность, демонстрирует сверхуверенность и сверхрациональность. Потом, уже после ее смерти, анализируя все, что видел сам, слышал, читал о ней, я пришел к выводу, что принимаемые всеми нами за высокомерие, вельможность, назидательное резонерство черты ее характера и поведения были всего лишь защитной реакцией на окружающую действительность. Она словно страшилась, что вот сейчас у нее что-то отнимут, и выработала такой стереотип поведения, чтобы ни у кого не возникало даже этой мысли — отнять. Влияние ее на Горбачева, видимо, на самом деле было очень сильным, но кто возьмется сказать, положительным оно было или отрицательным, помогало или мешало президенту. Слава богу, мы насмотрелись на руководителей, у которых жен как будто вообще не существовало, но могу твердо сказать, что в таких случаях центром влияния часто оказывалась стенографистка или личный врач. Если президент считал, что в своей жене он имеет еще советчика и друга, так этому надо бы только радоваться и завидовать белой завистью. Но соотечественницы и соотечественники почему-то не радовались, а зависть была чернее ночи…