Иван Лаптев - Власть без славы

Более вдохновляющей была экономическая часть. 100 дней — на чрезвычайные меры, прежде всего в сфере финансов, кредитно-денежного обращения, стабилизации рубля. 150 дней — на либерализацию цен. (То есть в отличие от гайдаровской «шоковой терапии», свободным ценам должен был предшествовать надежный рубль). Еще 150 — на ужесточение финансовых ограничений. Последние 100 дней — подтягивание того, что не поддается или плохо поддается программе, и постепенный переход к первым ступеням подъема.

Конечно, и не экономисту было ясно, что программа носит достаточно условный характер, предстает как стратегическая разработка. В то же время она дает совершенно ясный ответ на сакраментальный русский вопрос: с чего начать? В ней прописаны и второй, и третий шаги. Вызывает некий внутренний протест срок — за 500 дней раскрутить маховики перемен? Возможно ли это? Или очередное прожектерство?

Тогда мне не пришла в голову простая мысль: а что такое срок в 500 дней? При нашей системе выходных и праздников это ведь два рабочих года! Даже чуть больше. Б. Н. Ельцин в октябре 1987 года на известном Пленуме ЦК КПСС упрекал Горбачева в том, что прошло два года, а народ от перестройки ничего не получил. Тогда два года никому не показались малым сроком. А вот для программы Шаталина — Явлинского, которая предполагает не завершение, а всего лишь начало реформы в экономике, два года — это, как потом и будут говорить, «несерьезно».

Решив для себя, что эту программу надо поддерживать, и надеясь, что после моего обращения в секретариат за ее экземпляром Н. Ф. Рубцов [14] Николай Федорович Рубцов был начальником Секретариата Верховного Совета СССР. «встрепенется» и быстро обеспечит депутатов этим документом, я отправился к А. И. Лукьянову.

— Читал?

— Нет, некогда. И потом — пусть экономисты разбираются.

— Что ты, что ты! — как обычно, загорячился я. — Тебе обязательно надо посмотреть. Тут же целый том законопроектов. Да и экономическая часть серьезная. Я разговаривал со Стасом Шаталиным, он считает, что таким путем мы можем двинуться, наконец, вперед и что республики с программой согласны.

— А я разговаривал с Рыжковым, — ответил Лукьянов. — Он считает, что в этой программе вообще ничего дельного нет, все срисовано с потолка. Николай Иванович говорит, что она погубит страну, и поэтому правительство будет вносить свою новую программу и отстаивать ее.

Тут же Лукьянов добавил, что послезавтра президент собирает разработчиков обеих программ, будут представители республики, Б. Н. Ельцин. И мы тоже должны участвовать в этом совещании.

А на следующий день были «слушания». Они проходили в том же зале, где обычно работала сессия Верховного Совета СССР, да и аудитория была почти та же, что на сессии, — члены парламента, народные депутаты. На трибуне стоял Явлинский, Шаталин сидел в сторонке, Петракова я не рассмотрел.

Явлинский в своей несколько монотонной и назидательной манере сделал доклад о программе, занявший примерно час. В зале было тихо, слушали с огромным интересом. Потом начались вопросы, около четырех часов, с одним коротким перерывом, отвечал на них Явлинский. К ужасу своему, по характеру вопросов я понял: члены Верховного Совета с программой «500 дней» незнакомы. Поинтересовался у соседей — получили ли они материалы? Нет, не получили, раздана всем только программа правительства. Игра продолжалась.

Разработку группы Абалкина я прочитал на следующий день, рано утром. Да, это была добротная программа, несколько смахивающая, правда, на очередной пятилетний план, но проблема ее была вовсе не в этом. Идея постепенности не только никуда не исчезла, а еще больше укрепилась. Преобразования и даже ликвидация союзных ведомств не означали передачу их функций на места, центральное правительство оставалось верховным распорядителем основных ресурсов. Хотя слов — и правильных — о рыночных преобразованиях хватало.

Просмотрев программу, я решил произвести «разведку» в окружении президента. Кто-то из его помощников сказал мне, что Михаил Сергеевич твердо определился: он будет выступать за «500 дней».

До совещания оставалось около трех часов, когда я, обдумав ситуацию, решил, что надо в нее как-то вмешаться, и написал Горбачеву небольшую записку, поправил опечатку в первом экземпляре — вместо слова «правительственной» машинистка набрала: «президентской». Затем позвонил в приемную Горбачева, попросил прислать офицера связи, который всегда там дежурил. Через несколько минут он уже был у меня. Я вручил ему конверт и записку дежурному секретарю с просьбой сразу же передать мое послание Президенту, потому что речь идет о сегодняшнем совещании. Что-то подсказывало мне: история с этими программами только начинается.

Вот эта записка:

ПРЕЗИДЕНТУ СССР

тов. ГОРБАЧЕВУ М. С.

(только лично)

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Ситуация, которая складывается с подготовкой двух концепций перехода к рынку, представляется чрезвычайной. Возможные варианты ее развития Вы, конечно, уже проанализировали, но жизнь, как обычно, может быть богаче любого анализа. Ибо невозможно сегодня учесть поведение ВС РСФСР да и ВС СССР, нет уверенности в том, что та или иная группа депутатов не будет настаивать на рассмотрении обоих вариантов. Случись так — вполне вероятно принятие концепции, подготовленной «правительственной» группой, как ее называют. Что последует после этого — самоочевидно.

В этой обстановке одним из коренных условий сохранения контроля над ситуацией мне представляется позиция, которую Вы займете при обсуждении обоих проектов на Президентском совете и Совете Федерации. Ваша заинтересованная активность будет толкать Вас к тому, чтобы сделать выбор.

Если я ошибаюсь, то извините мою ошибку, но я глубоко убежден, что пока, до Верховного Совета, Вы должны от этого выбора воздержаться, избрав позицию равного отношения к обоим проектам, сколь это ни будет для Вас непривычно. Я предвижу здесь разворот громадного спора, и для страны жизненно важно, чтобы это был спор не с Вами.

Считаю, что мне нет необходимости обосновывать свое беспокойство и свое отношение к делу перестройки и к Вам — все это Вам известно. Именно это и продиктовало мне столь необычное письмо к Вам, с таким непрошеным советом.

Ваш И. Лаптев

29. VIII.90.

На совещание собралось человек пятьдесят. Приехали Б. Н. Ельцин и И. С. Силаев. Были представители по меньшей мере еще десяти республик. В 16 часов вошел президент СССР, увидел меня в первом ряду, подозвал и сказал негромко:

— Я прочитал твою записку. Ты не прав. Зачем мне таить позицию, если я ее уже определил да кое-кому и сказал об этом? Сейчас верну тебе твою бумагу.