Николай Зенькович - Высший генералитет в годы потрясений Мировая история

Момент был как раз самый подходящий для смещения. Вечером 29 июня Сталину стало известно — из ведомства Берии! — о том, что Минск давно в руках у немцев, что они хозяйничают в белорусской столице уже второй день. Страшное сообщение привело его в шоковое состояние: танковые клинья вермахта дугой сомкнулись за Минском, сжав в железном кольце основную массу войск Западного фронта. Путь на Москву был открыт!

Вождя охватило бешенство. Это же гигантская катастрофа. Почему молчат Тимошенко с Жуковым? Почему вовремя не доложили? Не знают обстановки? Скрывают? Обманывают? Увы, и среди самой верхушки генералитета главенствовало золотое правило трех «у» — угадать, угодить, уцелеть.

Ярости Сталина не было границ. Наркомат обороны и Генштаб по-прежнему не давали о себе знать. Аппараты прямой связи с Тимошенко и Жуковым молчали. Решение созрело неожиданно:

— Если они не докладывают, едем к ним сами. За докладом.

Через полчаса «паккард» со Сталиным и лимузины с Молотовым, Берией и другими членами Политбюро в сопровождении машин охраны внезапно въехали во двор наркомата обороны на улице Фрунзе.

Со слов писателя Ивана Стаднюка, которому Молотов рассказал подробности этого визита, снятые контролирующими органами из книги «Война», это был самый опасный момент во взаимоотношениях верховной государственной власти с одной стороны, и высшим командованием Вооруженных Сил СССР с другой:

— Из рассказов Вячеслава Михайловича я понял, что обнажилась грань, за которой мог последовать взрыв с самыми тяжкими последствиями, — признавался автору этой книги Иван Фотиевич в 1991 году. — Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывал их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками. Нервное перенапряжение сказалось и на военных. Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного в адрес вождя. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет и не мешать им изучать обстановку и принимать решения. Изумленный наглостью военных, Берия пытался вступиться за хозяина, но Сталин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу.

Молотов рассказал Стаднюку потрясающие подробности! Когда нежданные визитеры спускались во внутренний двор наркомата обороны, где дожидались машины, Берия что-то возбужденно доказывал Сталину, зловеще поблескивая стеклами пенсне. По долетавшим обрывкам фраз Молотову показалось, что глава грозного ведомства предупреждал о возможности этой ночью военного переворота. Сталин выслушал, не проронив ни слова, а потом, не заезжая в Кремль, поехал на Кунцевскую дачу.

Машина Берии свернула на Лубянку. Это означало, что ее хозяин проведет на службе всю ночь, а его люди, расставленные в разных местах, будут докладывать ему о каждом подозрительном движении в городе.

Ранним утром 30 июня 1941 года Сталин приехал в Кремль с принятым решением: вся власть в стране переходит Государственному Комитету Обороны во главе с ним, Сталиным.

Нарком обороны Тимошенко в тот же день был удален из Москвы и направлен в Смоленск — командующим Западным фронтом. Первый заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Ватутин назначался начальником штаба Северо-Западного фронта.

Из тройки высокопоставленных военных, участвовавших во вчерашней крупной ссоре, в Москве оставался пока — на недолгое время — начальник Генштаба Жуков, с которого Берия не спускал глаз. Вскоре и Жуков тоже оставит Москву и направится навстречу своей неувядаемой славе.

Такие вот последствия имел скандальный инцидент в здании наркомата обороны поздним вечером 29 июня 1941 года.

Могло ли немецкое нападение, начатое 22 июня 1941 года, не перерасти в четырехлетнюю взаимоистребительную войну двух народов? И, скажем, закончиться через пару-тройку месяцев? Действительно ли Сталин пытался дипломатическими средствами предотвратить роковое столкновение уже после того, как пролилась первая кровь? Среди многих тайн Великой Отечественной по-прежнему неразгаданной остается и эта.

— А теперь расскажите, когда вы пытались установить связь с Гитлером, какие территории СССР хотели ему уступить, на каких условиях намеревались капитулировать перед фашистской Германией?

Допрашиваемый вздрогнул и, близоруко щурясь без привычного пенсне, с интересом взглянул на следователя.

Почувствовав напряжение в состоянии подследственного, человек, ведший допрос, бесстрастно повторил:

— Гражданин Берия, что вы можете сказать по существу заданного вам вопроса?

С момента его ареста в Кремле прошло три долгих месяца. Заточенный в подземный бункер Московского военного округа, секретный узник, кажется, смирился со случившимся и начал наконец давать показания. На первых порах отказывался разговаривать с кем бы то ни было, требовал встречи с Маленковым или Хрущевым, не принимал пищу, опрокидывал ее на людей, приносивших тарелки в камеру. Однако длительная изоляция от внешнего мира и условия содержания сделали свое дело — именитый арестант снизошел до ответов на вопросы следствия.

Лаврентию Павловичу Берии инкриминировали многое. Что-то он признавал, например, неразборчивые связи с женщинами, нескромность, выпячивание своей персоны, вмешательство в другие отрасли работы, не имевшие к нему отношения. Остальное категорически отрицал — покровительство агентам иностранных разведок и организации заговора с целью захвата власти, реставрацию капитализма и шпионаж за руководством КПСС и советского государства.

Теперь вот новое обвинение — в попытке сближения с Гитлером. Берия встрепенулся. Мозг, хотя и порядком утомленный, работал с прежней интенсивностью. Кто же тогда присутствовал при разговоре? В памяти всплыло, как в труднейший период войны, когда стряслась эта неслыханная катастрофа, у Сталина мелькнула фантастическая идея. Кроме Сталина, в нее были посвящены только двое: он, Берия, и Молотов. Ну да. Молотов, он был тогда наркомом иностранных дел.

Сталин предпринимал все возможное, чтобы отсрочить нападение немцев. Войска имели строгий приказ не стрелять по гитлеровским самолетам, не подходить к границам, не принимать никаких мер, которые могли бы спровоцировать вторжение.

Он так упорствовал, что даже утром 22 июня, когда немцы вели уже огонь и бомбили наши города, приказал не отвечать. Надеялся, что этим пресекает провокацию со стороны отдельных недисциплинированных частей германской армии.

22 июня в период от раннего утра, когда наркомат обороны приказал войскам отражать нападение немцев, и до обращения Молотова к советскому народу в 12 часов, когда было объявлено, что началась война, Сталин все еще хотел добиться отсрочки.