Геннадий Геродник - Моя фронтовая лыжня

Эшелон длинный-предлинный. Батальоны разместились в таком порядке: 174-й, 173-й, 172-й, считая от паровоза к хвосту. Начальник эшелона командует в мегафон: "Всем по вагонам!" Где-то далеко впереди свистит паровоз, и состав медленно трогает с места.

Сороковые, роковые,

Военные и фронтовые,

Где извещенья похоронные

И перестуки эшелонные.

Давид Самойлов

Часть 2. Едем на фронт

Дорожные впечатления

Наш эшелон, добравшись до узловой станции, выкатил на магистраль Пермь Киров.

Я скитался по железным дорогам в июле - августе и теперь имею возможность сравнивать. Тогда всё и вся захлестывали потоки беженцев. Сейчас они на втором плане, на первом - воинские эшелоны и санитарные поезда. Везде несравненно более строгий военный порядок.

На открытых платформах - орудия, танки, грузовики, сани, какие-то зачехленные агрегаты, о назначении которых можно только догадываться. Штабеля мешков, ящиков, тюков прессованного сена. Составы из бензоцистерн...

На больших станциях ждут своей очереди эшелоны с пополнением фронту. Сибиряки и уральцы прекрасно по-зимнему экипированы, большинство в валенках. На общем фоне выделяются кремово-белые полушубки, в которых щеголяют некоторые командиры и девушки из медико-санитарной службы.

Наблюдая эту движущуюся к фронту силу, думаю о том, как ничтожно мал на фоне этого могучего потока наш лыжбат. И вместе с тем горжусь своим ОЛБ: эта мощная река образуется из таких же маршевых батальонов, как наш.

Потрясающее впечатление производят дорожные встречи на моих однополчан. Одно дело - читать газеты, слушать радио, рассказы политинформаторов, и совсем другое - увидеть собственными глазами. Удар чудовищной силы, нанесенный ом гитлеровскими стальными армадами, до Урала докатился в виде значительно ослабленных волн. Затем призванные в 280-й пермяки и свердловчане три месяца провели на отшибе, в самой что ни на есть провинциальной глубинке. И вот сейчас на одной из центральных магистралей страны они воочию постигают грандиозный размах событий.

Среди эвакуированных много ленинградцев-блокадников. На вопросы о положении в их городе они чаще всего отвечают скупо, неохотно, на разговоры у них не хватает физических сил...

Старшина Боруля на каждой остановке ищет ленинградцев, заглядывает в вагоны, в залы ожидания. Но, увы, шансы встретить свою семью или хотя бы что-то узнать о ее судьбе слишком ничтожны. Теории вероятностей чужды участие, сострадание и желание помочь человеку в беде.

Большая узловая .станция Буй. Она преподносит нам две новости.

Новость приятная. Здесь имеется первоклассный питательный пункт. И действительно, нас привели в столовую таких исполинских размеров, что за дощатые столы-настилы одновременно сел весь наш эшелон. И все здесь сработано добротно. Столешницы сколочены из хорошо выструганных и плотно пригнанных друг к дружке досок, бачки и половники, на солдатском наречии - разводящие, емкие и надраены до блеска. И обед из двух блюд тоже отменный.

К концу обеда слышатся разговоры:

- Как в ресторане "Урал"!

- Надо бы благодарность в книжку тиснуть...

- Еще лучше: покачать зава столовой...

Но раздается команда: "Встать! Выходи строиться!" А к столовой уже идут нам на смену другие маршевые батальоны.

Новость неприятная. Буй - последняя на этой дороге станция, куда только изредка дотягивают фашистские бомбардировщики. Кому - последняя, а для нас первая. Значит, дальше на запад - зона, досягаемая для вражеской авиации.

Выезжаем за пределы станции, за городские окраины, и нашим глазам .опять открываются необъятные просторы России. Темнеющие вдали лесные массивы, веселые березовые рощи, уходящие вдаль, до самого горизонта, укрытые толстым пологом снега поля, полузанесенные деревни со старинными церквушками и длинными приземистыми коровниками и свинарниками, погребенные под сугробами сельские погосты... В низинах, в речных поймах высятся стога сена, по дорогам степенно расхаживают вороны, с горок катаются на санках дети, рядом с ними носятся дворняжки, женщины несут на коромыслах ведра с водой, полощут в прорубях белье, колхозники везут из лесу дрова, подвозят скотине сено и силос...

Кажется, на этих русских просторах царят мир и спокойствие, и нет такой злой силы, которая смогла бы нарушить их. Но это иллюзия. Так кажется, если наблюдать селения издали, со стороны. Но нам понятно, что на самом деле сельчане живут в постоянной большой тревоге. В каждую деревню уже пришли первые похоронки, в любой день письмоносец может принести новые.

На селе это чувство тревоги за судьбу фронтовиков дает себя знать намного сильнее, чем в городе. Здесь все знают друг друга и каждую смерть оплакивают не только в кругу семьи и родных - скорбит вся деревня.

Ушедших на фронт заменили женщины и подростки. Это они будут теперь кормить города, многомиллионную армию, всю страну. Нет, обманчива эта идиллия, которую мы наблюдаем сейчас из нашего эшелона!

Настроение у нас сложное. Я назвал бы его приподнято-тревожным. Воодушевляют наши победы под Ленинградом, в боях за Тихвин и особенно за Москву. Но по количеству идущих навстречу нам санитарных поездов видим, какой дорогой ценой достаются эти победы. Тревожат и предстоящие фронтовые испытания, и думы о своей личной судьбе...

Декада в Рыбинске

На станции Рыбинск - команда: полная выгрузка. С сожалением оставляем обжитые теплушки. Размещают нас в городке эвакуированного на восток завода. Под казармы приспособлены какие-то огромные помещения - не то ангары, не то склады. Холодно, неуютно, зато много свежего воздуха.

Рыбинск во многом напоминает мне Кировград. Здесь тоже голодно, холодно, тесно. В магазинах - пусто, на рынках - фантастические цены. Но бросаются в глаза и существенные различия. Кировград для большинства, кто прибывает туда, конечный пункт назначения. И для эвакуированных, и для раненых, и для вывезенного с запада завода. А Рыбинск - гигантский проходной двор, крупнейшая перевалочная база.

Маршевые части задерживаются здесь на короткое время, чтобы получить оружие, боеприпасы, дообмундироваться. И едут дальше на фронт. В городе много госпиталей. И большинство из них - эвакуационные, сортировочные. Легкораненых вылечивают на месте и возвращают в строй, остальных направляют в тыловые стационарные госпитали. Эвакуированных, в том числе ленинградцев, здесь не прописывают. Их подкармливают, подлечивают, после чего дают путевки в более далекий тыл.

Рыбинск военного времени - это город-арсенал, город-интендант, город-госпиталь, город-диспетчер.

Проходит один день, второй, третий... Ждем оружия. Время тянется нудно. В эшелоне - другое дело, там непрерывная смена впечатлений. А из окон казармы пейзаж открывается не ахти какой живописный, и с утра до вечера один -и тот же.