Владимир Войнович - Автопортрет: Роман моей жизни

— Ну, скажите, как говорится, не для протокола, а мне лично, неужели вы думаете, что ваш «Чонкин» когданибудь будет опубликован?

— Виктор Николаевич, — отвечал я ему громко, — я не только думаю, я знаю точно, что когданибудь «Чонкин» будет опубликован.

— Ну, вы и самонадеянный, — качал он головой.

— Нет, Виктор Николаевич, я вовсе не самонадеянный. Это вы и ваши единомышленники самонадеянны, потому что думаете, что вы управляете временем. А вы в нем только существуете. Если вы вспомните историю, вы увидите, что ни одна запрещенная книга не пропала. Все они доживали по крайней мере до отмены запретов и только после этого вступали в соревнование с другими книгами…

Я стараюсь не забегать вперед, но здесь забегу и скажу, что Виктор Николаевич Ильин, к моему удовольствию, дожил до времени, когда ему наглядно пришлось убедиться в моей правоте.

Мне рассказывали, что декабре 1988 года, уже старенький и трясущийся, пришел он по каким-то своим делам в журнал «Юность» и, скромно сидя в коридорчике, заметил, что сотрудники редакции бегают мимо него с некими бумагами и при этом как-то особенно возбуждены.

— Что это вы носите? — поинтересовался Ильин.

— Верстку «Чонкина», — сказали ему.

Говорят, он обхватил голову руками и потряс ею так, как если бы ему сообщили о конце Света. Впрочем, к сожалению, для Виктора Николаевича конец Света скоро и наступил. Как написано в одной из моих книг, в последние годы своей жизни Виктор Николаевич принялся за мемуары. Как я слышал, они были слишком откровенны, что и явилось возможной причиной отказа тормозов у грузовика, задавившего Ильина во дворе его дома. Ни с кем из преследовавших меня людей мне встречаться не хотелось, но для Ильина я сделал бы исключение. Жаль, что не пришлось.

Дома неожиданный звонок. Тамара Громова, бывшая жена Эдика Иодковского. Работает в «Комсомольской правде».

— Володя, я тебе звоню вот по какому поводу. У меня есть один старый знакомый. Мы когда-то вместе в университете учились. Теперь он работает в ЦК. Представь себе, приличный человек. Он хочет с тобой встретиться и просил тебя позвонить по телефону…

Продиктовала номер.

Я позвонил.

— Да, здравствуйте. Да, очень хотелось бы встретиться. Ну, давайте завтра часов в двенадцать. Гденибудь… Ну, вот вы знаете церковь Всех святых на Кулишках на площади Ногина?

— Нет, не знаю.

— Ну там, если выйдете из метро, направо…

— А как я вас узнаю?

— Вам не надо меня узнавать. Я сам вас узнаю.

Так начались мои встречи с инструктором отдела культуры ЦК Юрием Борисовичем Кузьменко. Первый раз от церкви мы пошли в гостиницу «Россия», сели там где-то в холле.

— Я слышал о ваших неприятностях и думал, как бы вам помочь. Мне очень не хотелось бы, чтобы вас исключили. У меня есть и личная заинтересованность. Вот я написал статью о «Хочу быть честным» и надеюсь когданибудь ее напечатать.

Он мне показал эту статью и ждал, покуда я ее прочел.

Я думал, что у нас будет только одна встреча. Но он, кажется, был настроен встречаться регулярно. И даже семьями. Что несколько раз и случилось.

Кузьменко изображал из себя такого либерального интеллигента, который в ЦК попал как бы случайно. Мне он говорил, что в ЦК работает для того, чтобы делать хорошие дела. А если нет, так у него есть докторская диссертация, пойдет по научной части. Жил он на Соколе в квартире довольно скромной. Была у него жена и двое детей. Оказалось, что он рыболов, турист и фотограф. Он показывал слайды о своих путешествиях где-то по Алтаю. Был он, кажется, и во Франции. В разговоре подчеркивал свое дворянское происхождение. Я заметил, что он говорит часто слово «еврей». Такойто — еврей. Такойто — тоже еврей. Как будто нейтрально. Но если о комто хочет сказать информацию с негативным оттенком, добавляет — еврей. У скрипача Ойстраха (еврея) ограбили квартиру. Вскрыли пол и выгребли оттуда огромные залежи бриллиантов. Министр внутренних дел Щелоков (не еврей) сказал, что бриллианты мы найдем, это дело нашей чести. Бриллианты нашли и вернули хозяину. Я не знаю, что Кузьменко думал обо мне, читал ли мое личное дело (вряд ли не читал), но если говорил о какомто нехорошем человеке и тот нехороший оказывался евреем, не упускал случая это отметить.

Наши отношения не сложились. Хотя некоторое время я пытался держаться с ним поприятельски, но при этом чувствовал постоянно некоторую фальшь и натянутость. С нужными людьми (их еще называют «нужниками») я тогда дружить не умел и сейчас не научился. Вот и с Кузьменко не слишком сошелся. Тем более что и он тоже дружил со мной не по душевному побуждению. как-то Владимир Тендряков взялся о чемто похлопотать за меня перед тогдашним цековским начальником над писателями Альбертом Беляевым. Тот Тендрякова выслушал, а потом сказал, что все эти проблемы Войнович может решить с Кузьменко, который именно для того к нему и послан.

Держался Кузьменко со мной весьма дружелюбно. Хотя его, помоему, коробило, что я говорил о ЦК «ваша контора». Я ему говорил: у вас в конторе небось ждут моего покаяния, но они этого не дождутся. Он, не возражая, хихикал. Говорил, что он со мной не согласен, но на меня не давит. Только огорчается тем, что, если меня исключат из Союза писателей, Шапошникова будет очень довольна. Он слышал, что она уже довольна, потому что я сам помогаю ей с собою расправиться. Ну что же делать? Мой сосед очеркист и сказочник Александр Шаров, или, как все звали его, несмотря на солидный возраст, Шера говорил: «Напишите объяснение, что ваш Чонкин всегонавсего сказка. Русская сказка про Иванушкудурачка. Ну что, в самом деле, они к вам привязались».

Я внял совету, написал объяснение. Не помню уже, отсылал его или нет, но не прошло. Предложил Ильину, чтобы «Литературная газета» взяла у меня интервью: над чем, мол, писатель Войнович сейчас работает. Я отвечу, над чем писатель работает, и заодно обругаю «Грани» за публикацию. Этот вариант Ильин отверг.

— Это вы, — говорит, — стараетесь отвертеться.

— Стараюсь, конечно, Виктор Николаевич, а что же мне делать в моем положении? Виляю и стараюсь отвертеться.

— Нет, вот вы напишите протест. А потом уже все будет — интервью, публикации, постановки и так далее.

— А вы правда так думаете, что все будет?

— Я вам даю слово, что я лично буду за вас ходатайствовать. Но только уж вы напишите прямо принципиально…

— Что я написал антисоветскую повесть?

— Слушайте, ну зачем вы дурака валяете? Вы же сами знаете, что написали именно антисоветскую повесть. И даже хуже. Как я вам уже говорил — антинародную.

А жить уже совсем не на что.

Про других я слышал, они в такой ситуации продавали чтонибудь ценное. Дачу, шубу, фамильную драгоценность. А у меня ничего драгоценного.