Варлам Шаламов - Переписка

Вот кое-что из того, что я тебе хотел сказать по поводу и твоего письма, и твоей рецензии.

Нине Владимировне — сердечный мой привет. О.С. — на даче, а Сережа — в Прибалтике.

Жму руку.

В.Ш.

1963 — 1964

Москва, 16 июня 1964 г.

Ф. Вигдорова.

До глубины души был тронут Вашим письмом. Благодарю Вас за интерес к моей работе, за сочувствие, понимание, наконец просто за тон Вашего милого письма. За Ваши пожелания.

Все это ведь об одном и том же — и стихи и проза. Рассказы я печатал и раньше (в середине тридцатых годов), но тогдашняя манера кажется мне сейчас неприемлемой. Я очень, очень рад, что Вы познакомились с «Колымскими рассказами». Это — тридцать из сотни написанных мной.

Я хотел избежать «внешнего», хотел отметить некоторые закономерности психологические, особенности душевного состояния, часть из которых так точно и верно названа Вами. И я радуюсь, что замысел мой не пропал втуне, что он понят, почувствован, оценен.

В полувопросе Вы хотите знать, почему «Колымские рассказы» не давят, не производят гнетущего впечатления, несмотря на их материал. Я пытался посмотреть на своих героев со стороны. Мне кажется, дело тут в силе душевного сопротивления началам зла, в той великой нравственной пробе, которая неожиданно, случайно для автора и для его героев оказывается положительной пробой.

Растлевающая сила лагерей велика и многообразна. (Даже желание изобразить характеры «устоявших» связано с этой растлевающей силой.)

Опыт лагерной жизни — весь отрицательный. Даже день, даже час не надо там быть. Я видел много такого, чего человек не должен, не имеет права видеть. Душевные травмы — непоправимы. Душевные «обморожения» — необратимы. Остатки мяса на костях колымских «фитилей» — лишь для злобы или безразличия, равнодушия. И вдруг оказывается, что и душевных, и физических сил хватает еще на что-то, что позволяет держаться, жить…

И еще — в «Колымских рассказах» нет осуждения. Моральные барьеры отодвинуты, нравственные масштабы смещены.

Все это надо было показать людям, не знающим этого страшного мира.

Еще раз — благодарю за Ваше письмо.

С глубокой симпатией и уважением.

В. Шаламов

Прошу Вас принять с добрым сердцем «Шелест листьев». К сожалению, и в предыдущей моей книге («Огниво»), и в этой нет главного, самого важного, что было собрано в сборнике «Из колымских тетрадей» (1937–1956) и не нашло еще места в печати.

В. Ш.

Москва, 12 марта 1965 г.

Дорогая Фрида Абрамовна!

Я поздравляю Вас с днем рождения, выражая чувство глубокого восхищения Вашей жизнью, Вашими поступками, Вашей нравственной твердостью, энергией действенного и деятельного добра.

Я твердо знаю, что, если бы все мои желания сбывались, — ни одному человеку на свете не жилось бы легче, чем Вам. Благодарю Вас за Ваше доброе отношение ко мне, за тонкость и верность Ваших замечаний. Письмо Ваше вспоминаю и перечитываю всегда, когда хочется почувствовать себя человеком, приносящим людям какую-то пользу.

Я многое узнал о Вас уже после нашего знакомства, нашей встречи и не имел еще возможности высказать свое восхищение Вами. Только в этом письме делаю это. Благодарю людей за то, что на свете существуют такие люди, как Вы.

Желаю Вам здоровья и силы душевной и физической на многие, многие годы.

Ваш В. Шаламов.

Москва, 25 апреля 1965 г.

Дорогая Фрида Абрамовна!

Евгения Самойловна [267] Ласкина Евгения Самойловна (1915–1991) в те годы была зав. отделом поэзии в журн. «Москва». передала мне Ваше письмо и «Листки из блокнота». [268] «Листки из блокнота» — записки, наброски из депутатского блокнота Ф.А. Вигдоровой (она была депутатом районного Совета). Частично опубликованы в кн. Ф.А. Вигдоровой «Кем вы ему приходитесь». М., 1969, «Помогать и помнить». Из записок, выступлений и писем Ф.А. Вигдоровой», «ЛГ», 1968, 24 января. Сразу скажу: я, волею судеб, в течение многих лет слежу за человеческими делами и действиями, которые из обыкновенных превращаются в героические и наоборот. Я — биоток такого рода дел и твердо повторяю все сказанное Вам в прошлом моем письме. Там нет ни одного случайного слова.

«Листки из блокнота» — не газетная работа. Это — гораздо больше, глубже, серьезней. Весь уровень, этаж не тот. «Листки» производят сильное впечатление: события в центре Москвы, быт и будни людей, живущих рядом с тобой… Становится ли человек, прочитавший «Листки», лучше чем-то. Хоть на самую малую долю лучше? Или (по крайней мере): захотелось ли человеку стать лучше — после того, как он прочел этот «блокнот»? Да, да и да. Я с удовольствием прочел бы Вашу книгу и постарался бы ответить со всей искренностью.

Желаю Вам здоровья, долгих лет работы, освещенной тем же светом высоких нравственных требований. Евгения Самойловна сказала, что передала Вам первую книгу моих рассказов. Две другие Вы, кажется, знаете. Я буду посылать Вам новое, что напишется. Еще раз — самый сердечный привет.

С горячей симпатией

В. Шаламов.

1964 — 1965

Дорогой Варлам Тихонович!

Я, конечно, усиленно буду рекомендовать в своей рецензии

на вашу рукопись стихотворение «Об одном и том же». Но мне кажется, что едва ли в нем пройдут слова:

и две строфы: «и на ветру скрипят ворота…», «…сведенный судорогой рот». [270] Речь идет о цикле стихов В. Шаламова «О песне». Впервые опубликован полностью в сборнике «Стихотворения», М., 1988.

Поэтому я рискую просить Вас, чтобы Вы до передачи Ваших стихов начальству, дали другой вариант двух слов «освобождения», «вольном» и отказались ради напечатания всего стиха от приводимых мною двух строф. Если бы Вы согласились с моим предложением, я бы не стал как-то извиваться в своей рецензии, в том месте, где буду писать об этой чудеснейшей вещи.

Вот, что я хотел Вам сказать.

До свидания.

Ф.С.

Сообщите свое мнение по тел: Д-1-15-00, доб. 4-73 — мне. Что Вы не услышите моих слов, не важно. Главное, чтобы я услышал, что Вы думаете по этому поводу (моему предложению).