Варлам Шаламов - Переписка

Летом появится еще один член семьи — младший Португалов (или Португалова — пока неизвестно). Жилплощадь — 9 квадратных метров — малость тесновато. Кроме всего прочего — на этой же площади проживает персональный Кот — «Мордан». Это кот-путешественник — он проехал с Левого — на Мякит и с Мякита — в Ягодный.

От всего моего семейства тебе большой привет. Если очень разозлимся, то пришлем тебе семейное фото.

Пиши! Не обращай внимания на то, что пишу тебе коротко и — пиши!!! Даю слово, что отвечать буду аккуратно. Пиши!!!!! Бываешь ли в Москве?..

Жду твоих писем!

Крепко жму руку и желаю удачи во всем!

12/111-56 г.

Валентин

P.S. Мой адрес: Ягодный, Дом культуры, мне.

P.P.S. Посылаю тебе небольшие стишенята. Напиши, что ты о них думаешь? Этим кусочком я хочу начать «Колыму историческую»…..

к. 56-х г.г.

Это — еще не стихотворение. В нем нет крови, калейдоскоп без напора. Это очень форма трудная — перечисления. Здесь такой сложный отбор — надо назвать каждое так, как не называл еще никто, как-то по-особенному назвать и этим оживить мертвое.

Потом эта форма требует совершенства и точности прилагательного, которые собственно тут и освещают, решают все дело.

Если прилагательные не даются в руки, то перечисление существительных должно быть в увеличивающемся напоре — в сгущении (которое может затем распасться, внезапно ослабеть, сорваться и т. д.), но до какого-то предела все должно усилиться и усилиться.

Блок.

Потом поток должен быть свободным, врывающимся как бы извне, а твоя работа только отталкивать лишнее.

А все эти рифмы и вся звуковая опора стиха — это только инструмент, скоблянка, с помощью которой поэт справляется со словесным материалом — а из ритма и души рождается стихотворение.

1956

Туркмен, 31 марта 1956 г.

Дорогая Люся.

Ждать до 7-го апреля слишком долго, я приехал бы сегодня, но ведь Вы не получите моего письма заранее. Поэтому все остается так, как я писал: 7-го в 9 часов вечера или утром в воскресенье.

Я легко разгадаю Вашу загадку о нашем общем друге (вариантов всего два).

Желаю Вам счастья, здоровья, удач. Я буду рассказывать Вам о себе — о…

Дорогая Люся.

Вот я и съездил в субботу в Москву и вернулся, и очень сиротливо мне там показалось в этот раз. Как всегда в таких случаях, замечаешь погоду, и апрель становится только апрелем, не больше.

Все это, конечно, пустяки, на это не надо обращать внимания.

«Кто умеет читать по глазам людей».

Это — просто кусочек дневника человека, которому второй раз в жизни судьба показывает его счастье в поистине необычайном фантастическом стечении обстоятельств, которое никакому прославленному фабулисту не вообразить и которое тем не менее ежедневно повсечасно выдумывает, создает жизнь. Вот фееричность жизни понимал, например, Грин. И то он показывал ее однобоко, более в романтическом, чем в трагическом плане, а жизни краски трагедии более свойственны, более отвечают ее внутренней природе.

Мне кажется, что задача искусства необычайно проста, необычайно ясна — это писать правду. И именно в силу этого искусство всегда индивидуально, всегда лично. То, что отступает от правды, может быть только подражанием чему-то, уже сделанному, т. е. чужой правде, и тем самым уходит с передовых линий искусства.

Борису Леонидовичу при случае скажи, что я знаю, как читались его стихи и чем были его стихи для людей на Севере, и что именно Колыма заставила меня окончательно и бесповоротно поверить в великую, ни с чем на свете не сравнимую удивительную реальную силу поэзии.

Так вот о фееричности. Дело ведь совсем не в том, что мир мал — и не только в сюжетах, талантах жизни.

Дело в том (а это главное), что существует, реально существует некий идеал, вяжущийся с душой, творчеством и жизнью поэта. Этот идеал могут овеществлять во вкусах, в склонностях, в персонажах любви и ненависти, кто бы, какой бы своеобразной дорогой к этому идеалу ни следовал. Он может к нему подойти из книг, из произведений искусства, выбрав (и этот процесс интуитивен) то, что отвечает этому идеалу.

Может подойти и в личном опыте, вся незавидность которого в этом случае освещенного особенным блеском драгоценных камней, и понимаешь до перехвата дыхания, как все это жизненно нужно, как все единственно. И этот идеал воплощается в реально существующей женщине. И мне в тысячу раз проще сейчас объяснить то доброе расположение ко мне, которое с первой минуты нашей встречи чувствовал ко мне Борис Леонидович.

Мое расположение к нему объяснимо легко. Я-то ведь с ним встречался уже много лет — с его стихами, прозой, с его поведением.

И этот идеал реально существует, воплощается в реально существующей женщине. (Здесь я, по понятной причине, отказываюсь от попытки дать частную характеристику этому реально существующему идеалу.)

Она принадлежит к той редчайшей породе, которая и делает из поэта — поэта. Это законы тех пяти хлебов, которыми кормят пять тысяч человек. Это живая женщина есть свидетельство (для меня по крайней мере) верности моего пути.

Я по-новому перечел целый ряд стихов Бориса Леонидовича и с новой силой почувствовал то, что он говорил со мной когда-то о честности поэтического чувства.

Что это — лишь окончательная проба подлинности полученного металла. Это — последний

большой идеал к стихам Бориса Леонидовича.

Это олицетворение имени, это воплощение и есть доказательство правоты. За этот фантастический узор, который жизнь вышила на моей судьбе — 14 апреля. Я бесконечно ей благодарен. Бесконечно я рад также и тому подъему на эту новую высоту человека, жизнь, идеи и творчество которого столько лет мне дороги. Вот это и есть вкратце мой ответ на то, что Борис Леонидович просил тебя мне передать при нашей с тобой встрече.

Я помню больничные койки, где грязные матрасы, наволочки были набиты хвоей вместо ваты или сена (сено там слишком дорогая штука), на этих костлявых матрасах лежали костлявые люди с грязной шершавой кожей, благодарившие судьбу за то, что она позволяет им умереть не под сапогами конвоиров или палками смотрителей и собрав последний остаток сил, чтобы отключиться от всего того, что окружает, читать строки «Высокой болезни».

Я помню Мирру Варшавскую, [133] Варшавская Мирра Геннадьевна — работала в Центральной больнице для заключенных вместе с В.Т. Шаламовым. несчастную девушку, которой только стихи Бориса Леонидовича дали душевные силы пережить весь ужас быта.