Юрий Щербак - ЧЕРНОБЫЛЬ

10-11 мая. Из палат уже не выпускают. Все, общения кончились. Чугунову все хуже. У него сильно обожжена правая рука: пальцы, кисть. Ожог на боку все расползается. По-прежнему глотаем в бешеном количестве таблетки

- по 30 штук в день. Кровь берут ежедневно. Через три дня берут по 4-5 пробирок крови из вены. Кровь переношу спокойно, но вены уже исколоты - больно. У меня пока видимых поражений, кроме пальца, нет. Врач постоянно дергает меня за чуб - проверяет, лезут ли волосы. Пока не лезут, может, обойдется?

12 мая. Не обошлось. Сегодня во время обхода на очередной пробе у Александры Федоровны в руке остался целый клок. Что ж, придется стричься наголо. Обрили. Лежу лысый. Черт с ними, с волосами. Но выпадение волос - это уже плохо. Еще один признак высокой дозы.

За окнами уже вовсю распускаются деревья. На улице отличная погода. За забором клиники шумит столица. Пошел в туалет, в коридоре никого нет - бегом сбегал на шестой этаж. Перекурил с мужиками на площадке. Настроение падает, многим стало хуже. 11 мая умерли Саша Акимов и несколько пожарных - ребята фамилий не знают.

13 мая. В клинике появились новые санитарки, в основном молодые девчата. Сейчас в палатах уборку делают они. До этого убирали солдаты, переодетые в больничные одежки. На лицах - повязки, на руках - перчатки, бахилы. Защищен нормально, но моет пол, будто отбывает срок. Девчата приехали с атомных электростанций. У них бросили клич, что здесь тяжело с младшим обслуживающим персоналом, они изъявили желание. У нас на этаже - Надя Куровкина с Кольской АЭС, Таня Маркова - тоже с Кольской АЭС, Таня Ухова с Курской АЭС. Девушки все общительные, с юмором. В палате стало веселей. Хоть поболтать есть с кем. А то лежишь, как сыч, все один и один.

14 мая. Волосы упорно лезут. Утром вся подушка в волосах. Но самочувствие пока неплохое, силы есть. Аппетит практически отсутствует, заставляю себя есть через силу. Чугунову гораздо тяжелей.

Уже знаем почти всех сестер. Люба и Таня молодые, остальным сестрам в среднем - сорок. Все очень внимательные, хорошие женщины. Постоянно чувствуем их тепло, заботу. Мы для них больше чем больные… Чудесные женщины. Кроме глубокой благодарности и величайшего уважения, ничего к ним не испытываю. На их плечи легло самое тяжелое бремя. Уколы, капельницы, замеры температуры, процедуры, забор крови и многое, многое другое. В палатах чистота стерильная или близко к тому. У нас постоянно включены кварцевые лампы. Поэтому лежу в темных очках. Врачи очень боятся инфекции. В нашем состоянии - это практически конец.

Кроме девчат, работают и "штатные" санитарки: Матрена Николаевна Евлахова и Евдокия Петровна Кривошеева. Обе женщины уже в преклонном возрасте, им за шестьдесят. На вид - классические нянечки, какими их показывают в кино. Обе маленькие, кругленькие, простые русские лица. Простой, бесхитростный разговор. Любят обе поворчать на медсестер.

У нашего врача Александры Федоровны Шамардиной авторитет на этаже непререкаемый. Ее уважают все, няни слегка побаиваются. Она невысокая, сухонькая. Очень подвижная, бодрая. Очень приятная, простая улыбка, но характер волевой.

Вечером слушали заявление М. С. Горбачева по ЦТ, Семь человек уже погибли. Из них 6 - наших ребят. Чаэсовских: Ходемчук, Шатенок, Лелеченко, Акимов, Кургуз, Топтунов, Кудрявцев. Пожарные лежат где-то на другом этаже, о них ничего не знаем. Витя Проскуряков, мой сосед справа, очень тяжелый. У него 100% ожоги, страшные боли. Практически постоянно без сознания.

Настроение подавленное. Эх, ну и натворили делов…

В клинике работают американские профессора - иммунолог Роберт Гейл, Тарасаки. Случайно с ними встретился в асептическом блоке на восьмом этаже после отбора тромбомассы. Я уже уходил, они только облачились в спецреквизит. Гейл - невысокий, худощавый, молодой мужчина. Обыкновенное лицо, ничего значительного. Профессор Тарасаки - ростом повыше, выглядит моложе. Черты лица почти европейские, но японское все же просматривается. Не иначе папашка был по фамилии Тарасов.

Американцы - специалисты по пересадке костного мозга. На восьмом этаже находятся боксы, где лежат самые тяжелые больные. Уже сделано 18 пересадок костного мозга. Среди них - Петя Паламарчук, Анатолий Андреевич Ситников. Американцы привезли лучшее, что у них есть, - оборудование, приборы, инструменты, сыворотки, медикаменты. Боксы восьмого этажа - зона их особого внимания. Видел оборудование еще в упаковке. Открыт "второй фронт".

Чугунову очень плохо. Высокая температура, выпадают волосы на груди, ногах. Он мрачный, как скалы Заполярья. Чай пьет, курить не хочет. Спросил: "Как Ситников?" Я сказал, что борется. Чугунову начали переливать тромбомассу, антибиотики. Почти всю ночь у него в палате горит свет… Все тяжелобольные боятся ночи…

14-16 мая. На обходе Александра Федоровна сказала, что сегодня у меня возьмут пункцию красного костного мозга. Привели на восьмой этаж. Уложили лицом вниз. Укол новокаина. И длинная кривая игла вошла в тело. Возился долго, но взять пункцию не смог. Сменил иглу на более длинную. Ужо еле терплю. Сестры держат голову и руки, чтобы не дергался. Все, взяли. Неприятная процедура, скажу я вам.

Получил записку от Марины. Просит подойти к открытому окну, выходящему на улицу Новикова. Марину видел, не очень далеко… Это окно из коридора. Нарвался на Александру Федоровну. Загнала меня в палату. Прочитала нотацию. Пообещала: если еще раз поймает, отберет штаны, а если будет мало - то и трусы. Сказал, что без штанов у меня сразу поднимется температура. Александра Федоровна пригрозила кулачком: "Смотри у меня!"

В "Комсомолке" за 15 мая прописали про нас с Чугуновым. И, конечно, все переврали. Какой это шакал преподнес им наши действия? По описанию корреспондента меня надо немедленно ставить к стенке, как вредителя. Звонил в "Комсомолку" - выразил им свое мнение об их работе. И вообще, чувствуется по печати, что материал в газетах идет "сырой" - пишут, что кто хочет, порой бред!

Чугунов - мой шеф - плох. Почти ничего не читает. Лежит молча. Как могу, пытаюсь расшевелить. Удается плохо. Пьет только чай. Стараюсь положить побольше сахара.

14 мая умерли Саша Кудрявцев и Леня Топтунов, оба из реакторного цеха-2, СИУРы. Оба молодые парни. Эх, судьба… А что-то еще нас ждет? Стараюсь об этом не думать. Чугунову о ребятах не говорю.

17 мая. Ночью спал плохо. На душе скверно, медсестры постоянно бегают в соседнюю палату к Вите Проскурякову. Предчувствия не обманули: эта ночь была последней в его жизни… Страшно умер, мучительно…

Решили писать письмо нашим ребятам - до нас дошли слухи, что Дятлова, Ситникова, Чугунова, Орлова уже "похоронили".

18-19-20 мая. Сегодня наши девчата принесли сирень. Поставили каждому в палату. Букет замечательный. Попробовал понюхать - пахнет хозяйственным мылом?! Может, обработали чем-то? Говорят, что нет. Сирень настоящая. Это у меня нос не работает. Слизистая обожжена. Почти весь день лежу. Самочувствие - не очень. Саша Нехаев очень тяжелый. Очень сильные ожоги. Очень волнуемся за него. Чугунов тоже хотел дописать письмо, но ожог на правой руке не дает. Я почти ничего не ем. Кое-как из первого съедаю бульон. Постоянно приносят газеты - с радостью читаю в "Комсомолке" о Саше Бочарове, Мише Борисюке, Неле Перковской - всех их хорошо знаю. Рад за них. Завидую им. Они все в борьбе, а мы, похоже, "выгорели", и крепко… Не вовремя…