Борис Тихомолов - Небо в огне

Гололобый, сопя от злости, перевел.

— Гут! — повторил офицер и что-то добавил.

— Можете идти, — разочарованно сказал гололобый. Офицер ушел, освещая себе путь фонариком, куда-то исчезли и полицаи.

Алексеев вытер холодный пот со лба:

— Уф-ф-ф! Пронесло…

— А эти, г-гады! — с сердцем проворчал Сергеенко. — Лизоблюды фашистские! — И умолк, словно сказал что-то лишнее.

Некоторое время стояли в растерянности: куда, идти? Но где-то неподалеку вдруг зашипело, лязгнули буфера и продудела дудка сцепщика.

Побежали на звук. Кривая улочка вывела прямо к станции. Шипел паровоз, роняя из колосников на путь раскаленную угольную крошку. Темнота гудела выкриками, металлическим лязгом оружия, звоном солдатских котелков. Длинный товарный состав растворялся в ночи, но все равно были видны площадки с пушками и танками и разверстые пасти вагонов, светящиеся огоньками сигарет. Эшелон отправлялся на восток.

У ближайшего к паровозу вагона друзья "разглядели две грузовые автомашины, и какой-то солдат метался от машин к вагону, выкрикивая ругань.

Алексеев дернул за рукав товарища:

— Чего это он? Подойдем поближе. Подошли. Немец, пробегая мимо, вдруг остановился, подлетел, уставился в упор и радостно вскрикнул:

— О-о-о! Руссиш?! — Замотал головой, замахал руками. — Шнель! Шнель! Скоро! Трахеи хельфен! Носить, помогай картофельн!..

Алексеев обрадовался не меньше немца:

— Ч-черт побери, куда уж лучше! — сказал он. — Андрей! Поможем рейху?

— Райх! Райх! — подхватил немец. — Райх гут! — И тут же принялся подгонять: — Шнель! Шнель! Траген!

Мешки были тяжелые, и пока перебросали их в вагон, выбились из сил. А немец торопил, торопил.

Наконец все — последний мешок! В ту же минуту засвистел паровоз я, громко пыхтя, начал трогать. Немец подскочил к двери, принялся задвигать. Алексеев, стоявший тут же, похлопал немца по плечу:

— Эй! Эй! Камарад, так нельзя! Мы, — он стукнул себя в грудь кулаком, ехать надо. Райзен. Понимаешь? Немец оттолкнул Алексеева:

— Нихт райзен, ферботен!

Паровоз: вах-вах-вах-вах! — пытался тронуть с места состав. Колеса, буксуя, высе" али искры, а немец никак не мог задвинуть дверь. Это Алексеев незаметно подложил под ролик картофелину.

Наконец поезд тронулся. Немец заметался, закричал и, махнув рукой, бросился бежать к хвосту состава.

— Гутен абенд! — озоруя крикнул ему вдогонку Алексеев и, подтянувшись на руках, влез в вагон и подал Андрею руку.

— Все в порядке! Как в международном!

Друзей охватила радость. Ощущения, которые испытывали сейчас Анатолий и Андрей, не поддавались никаким измерениям. Оба были счастливы безгранично. Они хорошо понимали — что значит выбраться из Крыма через Сиваш, тщательно охраняемый немцами. Случай, подвернувшийся им, был просто исключительным!

Поезд шел медленно, и это настораживало. Улетучивалось счастье.

— Наверное, перед мостом, — сказал Сергеенко.

— Надо задвинуть дверь.

Задвинули, и в густой темноте вагона вдруг почувствовали себя неуверенно.

— Как в мышеловке, — сказал Сергеенко.

— Да, — подтвердил Алексеев. — Если они накинут засов, мы попались. А там, куда нас привезут, церемониться не будут.

Помолчали, _сидя на мешках. Что же делать?

— Стоп! Я вспомнил, — сказал Алексеев. — Рискованно, но надо. Откинем запор с другой стороны!

— На ходу? — удивился Сергеенко.

— А что же, ход-то тихий.

— Ладно, — подумав, согласился Андрей. — Давай я пойду.

— Как хочешь.

Отодвинули дверь. С темного неба замигали звезды. Пахнуло юочной прохладой и сыростью. Сиваш был близко.

Оглядевшись по сторонам, Андрей спрыгнул на хрусткий гравий, и почти тотчас же поезд, сбавив ход, затормозил и остановился. Вдали послышались голоса, хруст гравия под множеством ног. У Алексеева екнуло сердце: Шатруль!" Торопливо задвинул дверь, сердце резануло визгом роликов. В то же время настороженным ухом он слышал шаги Андрея и словно бы видел его: вот он поднырнул под вагон и шарит рукой по задвижке. Что-то долго уж очень!..

Кинулся к левой стороне, приложился ухом к двери, спросил тихо:

— Андрей! Андрей! Что там у тебя?

— С-сволочи! — прошипел Андрей. — Закрутили проволокой. Сейчас откручу…

А шаги патруля все ближе и ближе. Наконец, с тихим скрипом откинулся запор снаружи, и совместными усилиями дверь была отодвинута.

Анатолий втащил Андрея.

— Закрывай скорее!

Задвинули и замерли, стараясь не дышать. Немцы, перекликаясь, остановились у вагона. Чей-то строгий голос выговаривал кому-то, тот огрызался.

— Картофельн! Картофельн! — твердил он, и Алексеев по голосу узнал немца, грузившего картофель.

Внезапно правая дверь отодвинулась. Алексеев надавил на плечо Андрею:

— Ложись! — И оба упали на пол, прячась за мешки.

Метнулся луч фонарика, пошарил по углам и погас. Дверь с грохотом задвинулась, звякнул запор. Шаги удалились.

Рано было еще ликовать, но все же они вполне заслужили эту радость.

— Молодец, Анатолий! — шепнул Сергеенко. — Если бы не твоя хитрость…

— Ладно, — ответил Алексеев. — Я тут ни при чем. Скажи спасибо Джеку Лондону.

— Джеку Лондону? Американский писатель? Не читал. Но что он хороший парень — это точно!

Стоял июль месяц, была летная страда. Мы летали почти без отдыха, ощущая отчетливо, как гнется враг, уходя от нас все дальше и дальше на запад. И карты наши были сплошь разрисованы волнистыми линиями, обозначавшими обстановку на фронтах. И линии эти тоже двигались на запад. Враг, отходя, концентрировал технику, укреплял, бетонировал рубежи. И именно сейчас, как никогда, нужны были тяжелые бомбы. И мы их возили. Бомбовая загрузка полка увеличилась чуть ли не вдвое, но все равно, больше нашей эскадрильи никто не поднимал. Наш рекорд с Алексеевым — две с половиной тонны — оставался непревзойденным. И бомбы теперь рвались на территории врага. В боевом донесении не было горестных записей: "Витебск — ж. д. станция" или "Брянск — вокзал товарный", а стояли заграничные названия, но еще пока не немецкие: "Янув", "Турбя", "Будапешт".

Мне прислали заместителя. Капитан Васькин Николай Ксенофонтович. Выше среднего роста, круглолицый. Нос пипочкой. Скошенный лоб с жидкими белесыми волосами. Ходил важно, неторопливой походкой, выставив круглый живот. Был молчалив и тих. Никуда не спешил, никуда не рвался. Летал ровно, без огонька, и бомбовыми загрузками не увлекался; тысяча триста килограммов была его норма.

Теперь у меня в эскадрилье тринадцать самолетов, тринадцать полных экипажей. Нужно было навести порядок в нумерации машин, а я все тянул, пока не получил от командира полка замечание.

Подготовил список, пригласил инженера: