Феликс Кузнецов - ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ

Начальник Главного управления по делам печати М. П. Щербина немедленно, еще до выхода первого номера «Дела», сообщал в министерство внутренних дел Мезенцеву о том, что в отличие от остальных журналов «Дело» оставлено под предварительной цензурой, и дал распоряжение Цензурному комитету следить за журналом Благосветлова «с особой строгостью, чтобы принудить его к добровольному закрытию». В итоге из 48 печатных листов первого номера «Дела» цензура запретила 22.

Начался период, «самый трудный в жизни Благосветлова, а по некоторым последствиям даже роковой». Таково свидетельство Шелгунова, который опубликовал многие письма Благосветлова, относящиеся к этому времени (письма 1864–1866 годов он сжег после 4 апреля 1866 года). В одном из писем Благосветлов сравнивает себя с матросом, «выброшенным в открытое море после крушения корабля». «Вода течет, лодка опускается ко дну, и мне, — пишет Благосветлов, — приходится в одно и то же время затыкать дыру и выливать воду. Эта аллегория переводится на простой язык так: мне закрыли журнал, велели закрыть книжный магазин и передать типографию лицу благонадежному…» «Поверите ли, — говорит далее Благосветлов, — что я на свободе чувствую себя не лучше крепости. Скверные нервы не дают ни минуты покоя, потому что каждый день несет новые тяжелые впечатления. Удивляешься, что за каменная природа человек; кажется, давно пора бы лопнуть хилому механизму жизни, ан нет — он стоит и жаждет не покоя, а деятельности. Но деятельность-то становится не под силу; уж слишком много навалилось хлопот и неприятностей». Эти сетования не были проявлением слабости Благосветлова. Его положение и в самом деле было чрезвычайно трудным. Он был предупрежден, что «Дело» может отправиться по следам «Русского слова» в вечность. «Это было сказано не в виде угрозы, — писал он Шелгунову, — а факта, который нужно отвести всевозможными усилиями; все это, разумеется, достается кровью всем нам, но что же делать?»

Цензурные гонения были столь беспощадны, что иногда, казалось бы, у Благосветлова совсем опускались руки, но он упорно не бросал журнала. «Должен вам откровенно сказать, — писал он Шелгунову, — что я устал до истощения сил; чувствую, что еще хватит головы и энергии, чтобы бороться, но что это за борьба?… Борьба глухая и пассивная, вы не видите ни врага, ни оружия… жизнь уходит на мелкие состязания, а результата никакого…» И в том же письме он продолжает, что бросить «Дело» нельзя, но что нужно искать средства «идти не лбом против стены», он советует «удалиться пока в тихую область истории и естественных наук, а политических и экономических вопросов пока не трогать. Полунамеки и намеки не по силам нашей публике, и потому все, что посерьезнее, должно быть припрятано на черный день… Вот мое мнение, почерпнутое из 22 листов совершенно запрещенных для первой книжки «Дела».

Предприятие Благосветлова, который, обманув цензуру и III отделение, выпускал журнал, не имея на этот раз не только редакторских, но и издательских прав, было попросту опасным. Он знал это и пытался даже всячески маскировать свое участие в «Деле». Благосветлову было известно, что III отделение вновь намеревается выслать его из Петербурга. Он писал об этом не только Шелгунову, но и заграничному корреспонденту журнала, участнику Польского восстания, эмигранту П. И. Якоби: «По выходе первой книжки «Дела» на журнал посыпались со всех сторон доносы, именные и безымянные. Министр народного просвещения гр. Толстой, такой идиот, каких даже у нас мало, донес по начальству, что «Дело» то же «Русское слово», только под другой оберткой, что Благосветлов участвует в нем. Этого было достаточно для того, чтобы дать повод душить журнал безобразнейшим образом. Началось следствие, действительно ли я участвую, начали обыскивать типографии, стали перебирать рукописи, меня хотели выслать из города и дали цензуре особенное предписание давить журнал. Началась пытка: из 40 набранных листов пропускают какие-то обрывки на 6 листах, все прочее запрещают. Редактор Шульгин жалуется министру, — министр усиливает строгости. Шульгин просит выпустить его из-под цензуры, — не дозволяют. Шульгин хочет жаловаться царю, — к царю не допускают. А между тем «Дело» стоит, сотрудники стоят; каждый день несутся денежные убытки… В таком положении я находился до нынешнего дня. Только сегодня я получил некоторую уверенность, что журнал пойдет и что облегчат его ход. Поэтому и могу ответить вам на вопрос: что и как писать? Пока давящая сила правительства не ослабнет, пишите серьезные статьи по естественным наукам. Но только не касайтесь религии. Пока это строго запретный плод… При первой возможности «Дело» выйдет из-под цензуры, но теперь не выпускают».

Письмо это помечено 14 ноября 1866 года. А вот что в это же время, в конце ноября, писал он Шелгунову: «Вот уже пятнадцатую ночь, как я не сплю нормальным человеческим сном: забудусь и проснусь. Напряжение нервов доходит до изумительной тонкости… Думается много, ужасно много, но эти тяжелые мысли, как бесплодный груз, ложатся камнем на мозг и на всю нервную механику. И за всем тем, это состояние нельзя назвать болезненным. Энергия и силы чувствуются в здоровом состоянии. Но об этом не стоило бы и говорить, если бы это было только мое личное настроение. Нет, я вижу и других в таком же положении. Я убежден, что это общий органический перелом эпохи, более или менее отражающийся на всем чувствующем… Дряблые натуришки впадают обыкновенно в мистицизм в такие эпохи; сильные натуры или ломятся пополам, или делают добрые и честные дела…»

Благосветлов принадлежал к сильным натурам. И хотя условия его работы были ужасными, хотя правительство, «несмотря на все просьбы и ходатайства, не выпускало журнал из-под предварительной цензуры и не давало ему вздохнуть спокойно, Благосветлов продолжал вести журнал по избранному им пути.

«Человек этот — сильной воли и твердого характера . Как ни жмет и ни теснит его Главное управление по делам печати, он все-таки держится твердо и не отступает от предвзятых им целей и стремлений», — говорилось в очередной записке III отделения в январе 1867 года и вновь предлагалось: «Так как в близком будущем грозит ч(Делу» запрещение, то было бы гуманнее прекратить существование этого журнала ныне же и тем лишить партию, вступившую в борьбу с правительственными воззрениями, возможности распространять свое учение, уже признанное вредным, в особенности для быстро увлекающегося юношества».

И тем не менее журнал продолжал выходить, причем в нем участвуют «лучшие наши силы после крушения двух журналов, — пишет Благосветлов литератору Г. П. Данилевскому. — Тут все работают — Писарев, Елисеев, Шелгунов, Щапов, Якоби и пр. Жалко только, что все лучшие и честные представители нашей мысли должны скрывать свои имена под спудом, облекаться в разные маскарадные платья и под псевдонимами давать себя чувствовать публике. Но эти потемки пройдут, и наступит свет…».