Ричард Томлинсон - Большой провал. Раскрытые секреты британской разведки МИ-6

— Вы уверены, что знаете, как это делать? — спросил я вежливо. Кларки проворчал что-то в ответ и продолжал свои манипуляции. Мне показалось, что мой вопрос задел его, и поэтому я решил больше к нему не приставать. Судя по все увеличивающейся груде волос на полу, он быстро освоил парикмахерское искусство. Кларки закончил как раз, когда мистер Ричардс прокричал знакомый приказ:

— Отсек один, ужин!

Добсон и Луковка, как обычно, встали в конец очереди, чтобы продлить свое время вне камер.

— Ба, ты теперь выглядишь как каторжник, — засмеялся Луковка, увидев мою новую стрижку.

— Ты слабоумный клоп, — добавил Добсон, — судья добавит тебе еще три месяца, увидев тебя с такой прической!

Я проснулся чуть позже 5 часов утра 18 декабря, побрился, помылся, напомадил свою лысину, оделся и сел на кровать с книгой. Охранники прибыли в 7.30, чтобы препроводить меня в Олд-Бейли. По моей официальной просьбе, поданной во время вчерашней ассоциации, мне купили костюм и хорошие ботинки в лавке при приемной, чтобы было во что переодеться. Мы выехали в 9 часов утра и отправились по знакомой дороге через восточный Лондон к Центральному уголовному суду. День был зловещий, ветреный, облачный, и через тюремное стекло казалось, что на улице ночь. Мы пересекли Тауэр-бридж, машин было много, пожилой человек остановился на тротуаре и уставился с безразличным видом на окно нашего фургона. Возможно, это был бывший зэк, сообразивший, как ему повезло, что он на свободе.

Скамья подсудимых в зале заседаний суда № 13 в Олд-Бейли была странно расположена — высоко над самим залом суда, как будка киномеханика в кинотеатре. С нее открывался вид на главного судью Лондона, оглашающего приговор, сэра Лоуренса Вернея, его двух помощников, прокурора, моих адвокатов, различных судебных клерков и стенографисток. Справа, на галерее для прессы, видны были знакомые лица. Высоко слева была галерея для публики, тоже вся заполненная, но странно, что я заметил там двух незнакомцев, которые держали скрещенными два пальца за меня.

Справа от них — еще одна галерея, поменьше и не очень забитая людьми. Рэтклифф и Петерс находились там, так что это, наверное, была галерея для представителей обвинения в деле. Рэтклифф и Петерс вели себя прилично при наших предыдущих встречах, поэтому, мне казалось, что они вряд ли испытывали удовлетворение от моей экзекуции. Я испугался, когда оказался в центре внимания, и почувствовал себя еще более несчастным, чем во время предыдущих появлений в суде. Когда королевский прокурор сказал, что мои действия "сильно повредили национальной безопасности", я схватился за голову.

Верней разрешил Гиббсу провести временно закрытое заседание, чтобы заслушать свидетеля-эксперта! Редд, бывший резидент в Москве (H/MOS) встал, чтобы проблеять, что мой проспект якобы "поставил под угрозу жизнь многих сотрудников". Дэвис хорошо выступил в мою защиту, указав, что в проспекте не было ничего важного, что он не покидал сейфа, что я признал себя «виновным» и что я сотрудничал с полицией, — все эти факты заслуживают того, чтобы их учли. Спор продолжался 53 минуты, пока судья Верней не объявил перерыв для обсуждения приговора. Охранники снова нацепили мне наручники перед отправкой меня в подземную тюрьму, но мне пришлось ждать в камере всего несколько минут до того, как дверь открылась и они снова препроводили меня на скамью подсудимых.

Верней начал с того, что описал мое преступление как "очень серьезное", разбив тем самым мои надежды выйти на свободу к Рождеству. Он принял во внимание и мое признание виновности, и что это было мое первое правонарушение, но не стал учитывать мое сотрудничество с полицией.

— В связи с этим у меня нет другого выхода, кроме как приговорить вас к двенадцати месяцам тюремного заключения, — мрачно объявил он.

При моем хорошем поведении меня смогли бы выпустить 1 мая, то есть всего через четыре с половиной месяца, но какой это был длительный срок в Белмарше.

Дэвис и Уэдхэм спустились вниз ко мне в камеру.

— У вас есть право подать апелляцию на решение суда, — объяснил Уэдхэм, — и вам, возможно, дадут на несколько недель меньше.

Но я отклонил это предложение. Оба адвоката и так защищали меня pro bono (бескорыстно — лат.), и просить их подавать апелляцию означало бы злоупотребить их щедростью. Рэтклифф и Петерс тоже хотели меня видеть, чтобы я еще помог им в расшифровке моего файла, но я отказался. Поскольку судья Верней не принял во внимание мою помощь им в прошлом, не было никакого смысла помогать им сейчас.

На обратном пути в Белмарш со мной в фургоне оказался еще один заключенный. Все прояснилось, как только мы прибыли в отсек.

— Томлинсон, ты больше не числишься в книге, — объявил мистер Ричардс. Начальник тюрьмы заменил мне категорию А на В: это означало, что я смогу чаще ходить в спортзал и меня могут посещать не только ближайшие родственники.

На Рождество охрана тюрьмы предприняла попытку поднять настроение у заключенных нашего отсека, на стол Ричардса поставили маленькое дерево и украсили его. Разрешили лишних полчаса полежать и дали горячий завтрак, а затем мы могли целый день общаться. Нас ненадолго заперли лишь во время обеда, на который нам дали куриную ножку, жареный картофель, брюссельскую капусту, рождественский пудинг и настоящий деликатес в виде мороженого. А на следующий день нам организовали соревнование в пул, которое, конечно, выиграл Добсон, а затем молодая женщина-охранник, которую мы раньше не видели, устроила игру в бинго с главным призом в виде телефонной карты на 5 фунтов, которую не без некоторого мошенничества выиграл Луковка.

— Мы должны отдать им должное, — пробормотал Добсон, когда Луковка подскочил к хорошенькой охраннице за призом и поцеловал ее в щеку. — Они отказались от своего выходного на Рождество, которое могли провести дома, ради нас, ублюдков.

Добсон был прав — охранники Белмарша отлично работали, и не только в Рождество. Отношения между ними и заключенными были довольно сердечными, в них было мало от конфронтационного стиля управления — "мы и они", характерного для других тюрем. Охранникам было отнюдь не легко проводить целые дни в тесноте с возбужденной разнородной массой подавленных, психически неуравновешенных и буйных преступников. Они часто слышали ругань в свой адрес, на них даже нагадали обозленные заключенные, и они постоянно рисковали быть взятыми в заложники или даже убитыми. Опасности, которые их повседневно подстерегали, были намного большими, чем те, которым подвергался разведчик-болтун Редд. И после такого наполненного стрессами дня охранники шли домой и пытались жить на свое скромное жалованье в самом дорогом в мире городе.