Анатолий Максимов - Операция «Турнир». Записки чернорабочего разведки

На этом фоне, и как попытку закрепить визит в Канаду Косыгина, наши парламентарии решили начать планомерные наезды в эту страну. Была подготовлена первая группа, но наш посол получил от канадского МИДа просьбу не форсировать события. Ответ из Москвы был категоричным, более похожим на окрик: «Есть решение ЦК — мы едем…»

Приехали. Никто эту делегацию на правительственном уровне не принял, в средствах массовой информации визит русских не освещался. С тем и уехали. Видимо, в Москве не знали, что решения советского ЦК для канадской стороны не обязательны.

Косыгин улетел в Москву, а для всех советских ведомств в Канаде наступила пора сбора откликов на результаты визита. Посольство и консульство работали в политических, экономических, общественных и культурных кругах. Торгпредство — среди делового мира, остальные — по своим направлениям: Морфлоту, Аэрофлоту, Интуристу…

Мы, сотрудники резидентуры, работали по линии «крыши», и по заданиям разведки. А они конкретны и не должны содержать сведения, почерпнутые из открытых источников — газет, радио, телевидения, поэтому «технология» в наших чекистских рядах была следующая: сотрудники линии ПР — политической разведки — готовили общую информацию, а остальные разведчики собирали через свои возможности среди оперативных контактов сведения в помощь ПР. Мне, например, давалось задание осветить мнение высокопоставленных деловых кругов. Я ехал к вице-президенту «Алкан» или «Мелчерз дистилларз» — ликеро-водочному «королю» Канады и беседовал с ними на нужную тему. Затем обобщение беседы, и в документе для Центра появлялась ссылка на «источник, близкий к деловым кругам Монреаля…»

Фактически в эти две недели после отъезда Косыгина из страны мы все были заняты такой работой. Я посетил десятки своих знакомых по торгпредству, по крохам собирая достоверную информацию. Работа кропотливая, но…

Нужна ли такая работа? Конечно, нужна, но во всем нужна и мера.

Начало семидесятых было для Канады годами потрясений. Это — восстание «Фронта освобождения Квебека», когда Монреаль был оккупирован парашютно-десантными войсками англосаксов из Британской Колумбии. Город был объявлен на осадном положении впервые за последние сто лет. Это — забастовка монреальских полицейских, явление явно необычное в благополучной Канаде. Это — обострение американо-канадских экономических отношений вследствие попытки канадской стороны перестать быть придатком США в области сырья и рабочей силы.

Для меня в это время главной была работа в интересах операции «Турнир». Одним из условий работы по операции стало приказание быть осторожным при выполнении заданий по линия НТР. Мне было сказано, что все контакты по НТР нужно рассматривать с точки зрения полезности их для операции.

В это время из Центра пришла шифртелеграмма с указанием подготовить условия работы — явку и тайники — для источника из Европы. Резидент решил меня к этой явке не подключать, объяснив Центру, что меня якобы плотно держит «наружка».

Из руководства и вообще среди сотрудников резидентуры о моей работе по операции «Турнир» знал лишь резидент. Мой новый псевдоним, специально для этого дела, был «Николай». Таким образом, со второй половины семьдесят первого года прикрытием для операции «Турнир» стала моя работа по линии торгпредства и по линии НТР. Я понимал, что новые контакты по линии НТР заводить не следует.

Конец семьдесят первого года был труден для советской колонии еще и потому, что усилились антисоветские настроения в самом Монреале. Особенно среди еврейской общины, направляемой сионистскими кругами. Генконсульство на длительное время попало в кольцо пикетирования. По иронии судьбы здание напротив Генконсульства в тупиковой улице занимало монреальское еврейское общество. Представители его день и ночь находились перед дверями консульства. Плакаты, выкрики, угрозы, ругательства на ломаном русском языке, плевки на одежду и в лицо — таким был удел сотрудников советских учреждений в Монреале, наших жен и детей.

Мы понимали, что это политическая кампания, скоординированная сверху, возможно, сионистскими кругами Канады и даже более того. Политика СССР в вопросах арабо-израильского конфликта однозначно была в пользу арабов. Собственно, именно этим была вызвана активизация преследований против советских людей. Волна таких выступлений на антисоветской основе прокатилась по всему миру.

В Монреале проинструктированные раввином-экстремистом Кахане молодчики разгромили наш «Интурист» и «Аэрофлот», сожгли автомашину во дворе генконсульства, подожгли напалмом входную дверь учреждения. Пострадал во время тушения пожара специалист по часам из города Углича, дежуривший в эту ночь в генконсульстве. Он на всю жизнь остался хромым.

Однажды в лифте моего дома я увидел листовку, в которой говорилось, что еврейская община возьмет в заложники русскую женщину и ребенка. Здесь же приводились телефоны всех советских учреждений в Монреале и предлагалось использовать их для срыва работы.

Советская колония притихла. Появление листовки совпало с приездом в Монреаль лидера сионистских экстремистов Кахане. Русские женщины и дети сидели по домам. Мужчины выезжали в город по делам парами.

В эти дни я вспоминал 1952 год, когда в Москве началось «дело врачей», направленное против еврейской интеллигенции. Тогда я, десятиклассник, вступал в драку с теми, кто оскорблял учеников-евреев. Мы взяли под защиту Бориса Шеймана и его маленькую сестру, когда их мать-врача и отца-геолога арестовали по этому «делу».

На «Экспо-67» я посетил павильон Израиля, где в центре экспозиции был зал в память о 6 миллионах евреев, погибших от рук фашистских палачей. Скорбный зал смотрел на меня глазами евреев всех возрастов. Смотрел из-за колючей проволоки. Символом трагедии военных лет и концлагерей стал детский ботинок. Он был в центре зала на высоком постаменте. Один потертый, старый детский ботинок, как символ геноцида.

Я помнил рассказ из трагической жизни маленького портного-еврея, который весело поведал мне, как во время войны фашисты расстреливали его, но пули пролетали выше его головы, и он остался жив, прикинувшись мертвым. Его спасли русские солдаты.

Все это я видел словно наяву. И не могу смириться с тем, что молодые ребята, видимо, школьники, в те дни у советского консульства плевали в меня. Мне было горько, ибо я знал о трагедии их народа во много раз больше, чем эти «патриоты» из еврейской общины.

Я видел на северном склоне Королевской горы бедные жилища простых евреев, их одинокие фигуры в традиционных черных широкополых шляпах с пейсами из-под них, в длинных приталенных лапсердаках и с талмудом под мышкой. А на западном склоне горы, всего в нескольких сотнях метров, жили в отдельных виллах другие евреи — богатые, возле домов которых всегда стояли посты полицейских.