Виктор Виткович - Круги жизни

Гариб подошел к домуле, но взор его все еще блуждал возле дверей.

— Ты думаешь, что урок за тебя мне ответит вон та дверь? — спросил домула.

Ученики захихикали. Гариб бросил вокруг отчаянный взгляд и неожиданно для себя запел:

Домула выпучил глаза, ученики разинули рты. Гариб пел.

Домула взвизгнул:

— Ты что?! — поднял палку.

Гариб увернулся и выскочил вон. Нахлобучив папаху, слетевшую с его головы, он помчался прямо к крепости шаха Ахмада; крадучись, проскользнул за спиной ясаула с золотым копьем, охраняющего ворота; вскочил на коня с золотой попоной: конь стоял под окнами дворца возле золотых яслей с кишмишем и горохом. Со спины коня Гариб взобрался в окно и очутился в комнате Шасенем.

— Гариб?! — воскликнула Шасенем. — Давай свою щеку! Я проиграла! Скорей! А то нас могут увидеть, и тогда все пропало. Меня больше не пускают в мектеб! Говорят, я достигла брачного возраста. Скорей давай щеку!

— Нет, Сенем, мы не будем больше играть в эту игру. Всем известно, мы предназначены с колыбели друг другу. Завтра же пошлю мать к шаху Ахмаду сватать тебя.

— А если отец меня тебе не отдаст?

— Тогда я тебя украду! — сказал Гариб и выпрыгнул в окно.

Шасенем выглянула: вздрагивая кожей, стоял конь возле яслей с кишмишем и горохом, но Гариба и след простыл.

— Что стрела минует цель, видно по натянутой тетиве. Перед шахом Ахмадом стояла мать Гариба, теснились придворные, старая Абадан говорила:

— … Шасенем и Гариб достигли брачного возраста. Настало время, справедливый шах, исполнить бумагу.

Она протянула шаху бумагу, на ней две подписи и печать. Шах Ахмад поморщился и сказал:

— Раз твой муж умер, бумага тоже умерла, — разорвал бумагу и швырнул клочки на ковер.

Держатель царственного кувшина полил шаху воды — вымыть руки после бумаги, и держатель царственного полотенца стал их вытирать. Абадан поправила клок седых волос на голове и сказала:

— О шах! Каждое неисполненное обещание — это безводное облако, ненаточенная сабля и бесплодное дерево. Не будет тебе удачи! — и повернулась, чтобы уйти.

Но ясаулы подхватили ее под руки и поставили перед троном.

— Вот, оказывается, какой у тебя злодейский умысел! — сказал шах.

Держатель царственного полотенца воскликнул:

— Наш шах — по ярости и мести Сатурн! По милости — Юпитер! По силе и стремительности — Марс! А по могуществу таков, что солнце является его рабом!

— Повелеваю! — сказал шах. — Имущество у этой презренной старухи отобрать. А ее, и ее сына Гариба, и ее дочь изгнать в Змеиные пески. Пусть пасут там наших овец.

О превратный мир! Дудели трубы, гремели барабаны, толпились люди, ясаулы уводили в изгнание Гариба, его старую мать Абадан и его сестру смуглую Гюль-Джамаль: у всех троих руки были связаны за спиной. За ними ясаул вел под уздцы клячу, такую худую, что и вороне клюнуть некуда. На клячу была навьючена ветхая кибитка: рваные кошмы трепались на ветру и торчали колья.

В окне Золотой крепости стояли шах, шахиня и Шасенем. Шасенем крикнула:

— Гариб!

Гариб услышал, обернулся, крикнул:

— Не забывай меня! Помни, что я живу!

Ясаулы копьями подтолкнули Гариба. Шасенем вцепилась руками в подоконник, да так, что шах и шахиня не могли оттащить ее от окна. Она смотрела, как ясаулы все дальше уводили в пески Гариба, его мать, и сестру, и навьюченную кибитку. И когда все исчезло среди песчаных барханов, Шасенем сказала:

— О великий аллах, охрани его от бед и несчастий и не посылай ему другого горя, кроме любви ко мне!

Жаждущему судьба посылает воду не только в золотом сосуде, но и под камнем в пустыне. Смуглая Гюль-Джамаль, сестра Гариба, пасла шахских овец, свистел и щелкал в ее руке бич, вился дымок над рваной кибиткой, старая Абадан готовила пищу, выходя из кибитки и вновь в ней скрываясь. Из-за барханов появился путник, он был в простой одежде, с посохом, в пастушьей папахе, борода его была одета серебром.

— Мир этому дому, — сказал путник.

— Добро пожаловать, здравствуй, — ответила Абадан. — Войди в кибитку, странник. Сядь, отдохни, сними свою обувь.

Путник вступил в полумрак кибитки. В ней было пусто, только на очаге в казане варилось мясо, на решетчатом остове висело несколько кожаных бурдюков и сосудов, да в стороне на кошме лежал Гариб: его глаза были широко открыты, но в них не было жизни. Путник сел возле очага и снял свои грубые башмаки. Абадан кивнула на Гариба:

— Сынок. Уже целый год лежит.

— А какова причина болезни?

Абадан положила гостю в миску кусок мяса и сказала:

— Хотя тело его здесь, но его сердце там. Только раз в сутки, вскоре, как загорится звезда Зухре… он сядет, возьмет в руки саз и запоет. Но и тогда он нас не узнает…

Гариб пошевелился.

— Вот… Сейчас… — прошептала мать.

В дверном проеме на небе начала разгораться Зухре, вечерняя звезда. Гариб привстал, мать сунула ему в руки саз, Гариб ударил пальцами по струнам и запел:

Гюль-Джамаль пригнала к кибитке отару овец на ночлег, вошла, поклонилась гостю, взяла в руки мясо, стала с жадностью есть. Гариб пел:

— Увидитесь! — сказал странник. Гариб медленно повернулся к гостю:

— Кто ты?

У Гюль-Джамаль от удивления выпало мясо из рук, мать ахнула:

— Заговорил… Гариб заговорил! Мой верблюжонок! Вглядываясь в странника, Гариб спросил:

— Ты Хидыр, покровитель пустыни?

— Для тебя куда важней, что я прибыл из Диарбекира и видел Шасенем, — уклончиво сказал странник.

— Горе мое выше головы моей! — воскликнул Гариб и вскочил. — Где ты видел Шасенем?

— В саду… И красоту ее сада невозможно описать: войдешь в него — грусть переходит в радость, слезы в смех. Шах подарил этот сад Шасенем, чтобы она могла выбрать там себе жениха. Но Шасенем всем отказывает, она ждет тебя, Гариб!

Гариб схватился руками за сердце и бросился вон из кибитки. За ним под шатер ночи выбежала старая Абадан.

— Гариб! — крикнула мать.

Гариб повернул обратно, подбежал к страннику, который уже стоял у входа в кибитку:

— Может быть, это была вовсе не Шасенем?