Сергей Семанов - Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.

Российское военное командование, где пока главную роль все же играл дилетант адмирал Алексеев, а не опытный Куропаткин, направило для снятия блокады Порт-Артура 30-тысячный корпус генерала Штакельберга. Но он действовал замедленно, вяло и под давлением японцев отступил, не выполнив задачу. Японское командование действовало, напротив, весьма решительно. Оставив для блокады Порт-Артура дивизию (все равно не вырваться!), две японские армии были направлены в наступление на север, в глубь Маньчжурии. Русские военачальники тоже скапливали войска, медленно получая пополнения из европейской России по единственной, еще не достроенной железнодорожной ветке, но наша армия оставалась в меньшинстве по численности и особенно — по числу орудий и пулеметов, которые тогда впервые начали применяться на войне. Но главное было все же не в этом неравенстве сил, резервы огромной России были громадны, как военные, так и экономические, главное — в ином.

Российское военное командование не имело четкого стратегического плана — ни в Петербурге, ни тем паче в Маньчжурии. Инициатива в ведении войны сразу перешла к японцам, и они не упустили ее все полтора года боевых действий. Не упустили — это так же и потому, что русские генералы всерьез даже не попытались перехватить ее в свои руки. А известно: обороняясь, военную компанию не выиграть.

И все же к весне 1904 года российским воинам — солдатам и матросам вроде бы улыбнулась боевая удача. В Порт-Артур прибыл 24 февраля прославленный адмирал, герой последней турецкой войны, бесстрашный полярный исследователь Степан Осипович Макаров. Сохранившиеся свидетельства тех лет единодушны — с его прибытием словно свежий ветер всколыхнул приунывшие было войска и моряков Дальнего Востока. Все ждали и верили: он поведет нас к успеху, к победе…

Дорогой мой сыночек!

Это мое первое письмо, посланное именно тебе, а не в отрывках в письмах к маме, как бывало ранее. Ты уже подросток, почти юноша, но я обращаюсь к тебе с другого конца России уже как к взрослому мужчине. Письмо посылаю своему старому товарищу в Кронштадт, он найдет способ передать тебе в руки.

Вадим, тут идет жестокая война, очень опасная для родины, хоть и за пределами ее границ. Нет, не временный перевес неприятеля в силах тревожит меня. Русский флот, ты знаешь, творил и не такие чудеса. Но я чувствую (о чем ты пока никому не скажешь!), что нам — и мне в том числе — словно бы мешают. Не адмирал Того, нет, а как бы сбоку подталкивают, как бы подкрадываются сзади. Кто? Не знаю. Душа моя в смятении, чего я никогда не испытывал. Начинаю уже чего-то улавливать, но смутно пока. Вот Верещагин Василий Витальевич что-то мне пытается объяснить, но сбивчиво, как все эти художники и поэты (ты им не очень верь, публика эта шальная! Доверяй только людям основательным!). Вот такое у меня настроение, сынок. Но знаешь пока об этом ты один. Молчи, как положено мужчине, но запомни.

И еще. Объясню уж тебе, почему адресуюсь помимо нашей любимой мамы. Запомни на всю жизнь: на женщин никогда нельзя перекладывать тяготы нашей мужской доли. Иной болван и трус может заявиться домой чуть ли не в слезах и супруге своей с порога: вот на войну посылают вроде… стоит ли… Что скажет тут любящие мать, жена, сестра? «Ни за что, погибнешь, ты у нас один, уклонись уж как-нибудь!» Ну, по-женски понятно, что с них взять. Но настоящий мужчина должен явиться домой бодрым и сказать: ну, дорогая, собирай меня в дорогу, тут на границе веселое дело предстоит! Она поплачет, соберет тебя и успокоится, положившись на волю Божию.

Обнимаю тебя, сынок. Учись старательно, помогай маме и сестре. Бога бойтесь, Царю служите.

Микадо, священный император Японии. 33 года от Мейдзи, апреля 13 дня, Рескрипт вице-адмиралу Того

Хейхатиро-сан.

Всемилостивейше поздравляю Вас с боевым успехом — потоплением флагманского корабля противника и гибелью адмирала враждебного нам русского флота. Наше благоволение к Вам остается неизменным.

Священному императору Микадо — вице-адмирал Того. 33 год от Мейдзи, апреля 14 дня.

На это раз достигнутый под Порт-Артуром успех всецело не зависит от наших человеческих усилий, а лишь дарован нам молитвами нашего императора.

«Получив известие о гибели отца, мама заперлась в комнате, целый год почти не выходила из дома, хорошо помню два иных случая — на Рождество и Св. Пасху 1905 года. Никого не принимала, сделалась очень нервной, часто повышала голос. Горничная Надя, которую я помню, как помню себя, часто выходила от нее в слезах. Только иногда шептала мне, вытирая глаза: „Ничего-с… Ничего…“

Мне-то ладно, а вот сестре пришлось тяжело. Она не только плакала, украдкой, как Надя, а рыдала в голос. Как-то упала на ковер в гостиной, страшно кричала, колотила во все стороны руками и ногами. А мама даже не вышла. Потому, я думаю, сестра так поспешно вышла замуж. Не знаю, но все считают, что неудачно. Мой шурин теперь капитан торгового флота. Он никому не нравится, в обществе его неохотно принимают, хотя он всегда представляется с первых слов: зять адмирала Макарова.

Мне недавно открылся кадет Б., сын сподвижника отца, что шурин ушел из военного флота (последняя должность — лейтенант интендантской службы, наблюдавший от Морского ведомства за строительством броненосца „Андрей Первозванный“), причем ушел после каких-то „историй“. Во всяком случае, особняк на острове Голодай он приобрел и перестроил. Никто из нас там у сестры не был. А мама даже не пошла на венчание дочери, сославшись на плохое самочувствие. Однако она отдала ей в приданое нашу дачу в Выборгской губернии, которую купил еще недавно отец и очень ее любил. Это мама сделала из гордыни. Понимаю ее, но у нас теперь нет никакого имения. Прошлое лето мама прожила у своего младшего брата.

<���…> Получил у мамы часть записных книжек отца, только после второй годовщины со дня его гибели. Она на мои просьбы раньше отвечала: „Подожди, вот подрастешь“. И вот третьего дня начал читать отцовские записные книжки. Первая — о плавании на корвете „Аскольд“, ноябрь 1866 — май 1887-го. Другая — на корвете „Дмитрий Донской“, сентябрь 1867-го — июль 1868 года. Написаны карандашом, но очень разборчиво, буквы ровные, строчки тоже, грифель всегда острый. Нет в почерке никаких следов корабельной качки, ни разу слово или строка не съезжают вверх или вниз.