Сергей Семанов - Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.

Прекрасны дальневосточные берега России! Просторные, покойные гавани окружены горами. Горы суровы, покрыты девственной тайгой. Широкие, полноводные реки струятся в долинах. И тишина вокруг. Тысячелетняя тишина. В заливах не маячит рыбацкий парус, на берегу не поднимается дым костра. Безлюдье. Нетронутые богатства поджидают своих хозяев. Край этот природа одарила щедро: и лесом, и рыбой, и пушным драгоценным зверем, и золотом, рассыпанным по руслам рек.

Край ждет своих хозяев. И они придут, и придут скоро. Уже давно стали плавать в холодных тех водах экспедиции русских землепроходцев. Тяжел был путь. Они замерзали в бревенчатых хижинах под вой ледяных ураганов, умирали от голода и цинги, тонули в холодных водах, разбившись о неведомые рифы. И не поставили они себе памятников. И смыла их следы океанская волна.

…«Витязь» неподвижно стоит на якоре в большой бухте. Водная гладь пустынна, тиха. Спущены на воду несколько корабельных шлюпок, на палубе хлопочут матросы. С мостика раздается макаровский раскатистый бас:

— Спустить водолаза!

Человек в тяжелом черном скафандре медленно скрылся под водой. Вода сомкнулась над ним, подняв легкие брызги. И снова тихо, только скрипит трос, уходящий в морскую глубь. Офицер, следивший за спуском, докладывает Макарову:

— Четыре метра!.. Девять!.. Четырнадцать!.. Глубина пятнадцать метров!.. Есть дно!

…3 августа 1888 года «Витязь» вошел в Императорскую гавань. Эта гавань была воистину «императорская», «царская» — недаром назвали ее так восхищенные моряки. Огромный залив, хорошо укрытый от морской волны, без труда мог дать приют целой армаде кораблей. Но в 1853 году у пустынных тех берегов случилось трагическое событие: здесь погиб фрегат «Паллада». Оказавшись тут, Макаров счел своим долгом как-то почтить память погибшего русского корабля, предшественника «Витязя» в деле освоения Дальнего Востока. Командир корвета прекрасно понимал, сколь важно для всякого матроса и офицера ощущать свою связь со славными делами прошлого.

Осенью 1888 года «Витязь» отправился во вторую половину своего долгого рейса. Новый, 1889 год Макаров встречал в Сайгоне, вместо снега на палубу корабля беспрестанно падал крупный теплый дождь: такова была тропическая зима. Путь к родным берегам занял пять долгих месяцев. Наконец в 3 часа дня 20 мая 1889 года «Витязь» отдал якорь на Большом рейде Кронштадта.

Командир корвета был мрачен. Еще перед новым годом, когда стояли в Сайгоне, он получил через русского консула телеграмму из Петербурга. Дипломаты хорошо вышколены, чтобы на их лицах не были заметны истинные чувства, которые в данный миг ими владеют, но Макаров, увидев его, сразу понял: беда. Действительно, прочитав несколько слов по-французски, Макаров почувствовал боль в сердце. Его дочь Олечка, первенец его и надежда, две недели тому назад внезапно скончалась от скарлатины. В ту пору лечить эту распространенную болезнь не умели…

Макаров словно предчувствовал грядущее горе. Из Владивостока, перед обратным походом он писал жене:

«Я этого приезда в Петербург боюсь, как чего-то очень тяжелого. Страшно думать о том, что вновь начнется бесконечная вереница визитов, обязательств и пр.!»

Не слишком был благополучен семейный уют Макарова, если приезд домой после беспрерывного трехлетнего плавания вызывал в нем такие чувства.

Супружеская жизнь Макарова не сложилась так, как рисовалось это в мечтах, хотя сам он своих домашних дел никак не характеризовал. И тем не менее… Человеку, глубоко положительному во всех отношениях, трудолюбивому и аккуратному до педантичности, крайне неприхотливому и скромному в быту, ему бы иметь такую же супругу — скромную, преданную, надежную помощницу во всех его разнообразных делах, иметь дом, где он находил бы покой и отдых в его жизненных бурях.

Капитолина Николаевна была женщиной совсем иного склада. И семейный уклад Макарова определялся ею.

Как и все сильные характером и деятельные мужчины, Макаров не вмешивался в домашние заботы. Иные мужья проверяют семейные расходы чуть ли не ежедневно, бранятся, вмешиваются в мелочи. Вот, скажем, отец Степана Осиповича, тот хоть и не ругался, но и мать, и мачеху заставлял отчитываться весьма строго. Сын его оказался иного склада, в хозяйственные дела не вникал. Хотя к себе относился очень строго, за расходами следил, хоть в число тех расходов не входили ни костюмы (всю жизнь носил только морскую одежду — парадную или повседневную), ни тем паче спиртное и табачное или счета за ресторанные гуляния.

Так-то оно так. Однако и супруга Макарова тоже домашними делами занималась не очень. Не вникал в то каперанг, но и не замечать не мог: в доме шло все как-то само собой. Порядка не соблюдалось. А главное — расходы превышали доходы, что чрезвычайно его огорчало. Приходилось брать в долг, нередко под закладные бумаги, что было для него унизительно. Но не только…

Вернувшись домой, Макаров не мог не заметить, что Капитолина Николаевна как-то невнимательна к нему и даже раздражена. Он приписал это ее переживаниям по случаю кончины старшей дочери. Так оно и было. Однако проходили дни и недели, отношения супругов не налаживались. Макаров ощущал холодность жены и не понимал, откуда это и почему.

…Как-то его однокашник по Морскому корпусу устроил «мальчишник» по поводу присвоения звания каперанга — князь Ухтомский. Было шумно и весело, вдоволь прозвучало тостов, торжественных или остроумных. Расходились поздним уже вечером, но летнее петербургское небо было светло — белые ночи лишь недавно перешли свой зенит. Оба офицера шли неспешно от ресторана «Аквариум» в сторону Троицкого моста, справа сверкал золоченый шпиль Петропавловской крепости. Продолжения застольного веселья не последовало, старые товарищи говорили серьезно.

— Понимаешь, Макаров, — говорил князь в некоторой задумчивости, — ты знаешь мою жену, слышал о шумном скандале, я ее простил по-христиански, но живем мы вместе только ради сына и дочери. Хотя они уже большие, по-моему, отлично видят, что родители меж собой не очень…

Помолчали, думая каждый о своем. Макарову очень не хотелось говорить на эту тему, но не ответить товарищу он не мог.

— Ухтомский, какие-то слухи о твоих неурядицах я слышал, — медленно, взвешивая слова, сказал Макаров, — но я в таких делах ничего не понимаю и не интересуюсь ими. Да и ты не принимай в душу, простил, и ладно.

Ухтомский вдруг обернулся и посмотрел на Макарова, как будто только что его увидел. Сказал совсем другим тоном:

— Слава Богу, что не интересуешься… всем этим. Так, видимо, легче.

И вдруг неожиданно поменял тему беседы:

— Ты знаешь, я все же не думаю, что паруса отошли навсегда. Вот для судов торговых и пассажирских…