Motley Crue - Грязь

“Мне очень жаль”, сказал я ему десятый раз за тот вечер. “Я — всего лишь четвертая часть этого механизма. Грёбаные законы большинства и их полномочия вынуждают нас к этому. Я просто хочу, чтобы ты знал, что это совсем не то, чего я хотел”.

Это был тяжелый день, чувак.

«В КОТОРОЙ ЗАМЕНЯЮЩИЙ ЗАМЕНЯЕТСЯ ТЕМ, КОГО ОН ЗАМЕНЯЛ»

Думаю, впервые я почувствовал, что что-то происходит, когда мы закончили наш тур в Японии. По каким-то причинам, всюду, где проходили эти парни, беда следовала за ними, словно черное облако: никогда прежде у меня не было никаких проблем, пока я не присоединился к этой группе, но теперь это были кулачные драки, трагедии (drama) и неприятности с полицией практически каждый день. Наш японский промоутер, господин Удо (Mr. Udo), затрясся от ужаса (shook in his patent-leather shoes) в тот момент, когда увидел нас. Очевидно, у него уже был опыт общения с этой группой до меня. К концу тура — посреди разгромов гостиничных номеров, Никки, приглашавшего на сцену тысячи фанатов каждый вечер и самого ужасного, когда Томми, решив пошутить, сыграл “Ты скинул на меня бомбу” (”You Dropped the Bomb on Me” — песня группы “The Gap Band”) в качестве вступления к нашему шоу в Хиросиме (Hiroshima — японский город, подвергшийся атомной бомбардировке со стороны США 6-го августа 1945 года) — господин Удо заказывал себе не по одной порции «камикадзе», а по целому кувшину каждый вечер. У него так сильно тряслись руки, что, уверен, в тот момент, когда мы покинули Японию, он лёг в санаторий на обследование.

После нашего последнего выступления в «Будокане» («Budokan» — центральная арена в Токио), я оставил трясущегося господина Удо в баре гостиницы с его кувшином «камикадзе», пошёл к «Лексингтон Куин» («Lexington Queen» — ночной клуб) и хорошенько набрался. Там на стене висел большой стенд, на котором были об’явлены даты выступлений разных американских и британских групп, которые должны были выступать в городе, чтобы все молоденькие модели могли туда прийти. Я заметил, что «Vince Neil Band» будут играть в Токио на следующей неделе. “О, чёрт”, выпалил я. “Винс Нейл будет здесь”.

Со мной была высокая, худая, как тростинка (twig-thin), венгерская модель с каштановыми волосами, с которой я познакомился той ночью. “Я знаю”, ответила она. “Я иду на шоу”.

Тогда я в шутку сказал ей, “Ну, если увидишься с ним, передавай ему привет от меня”.

Примерно в 3 утра мы пришли к ней. Там было три комнаты, двенадцать кроватей и одиннадцать моделей, её соседок по квартире, которые пьяные и голые резвились вокруг. Повсюду валялись парни, которых они подцепили, дорожки кокса и использованные презервативы. Это была одна из самых ужасных, но самых захватывающих сцен, которые я когда-либо видел. Так что я трахнул эту цыпочку и двух её подруг (в конце концов, я играл в «Motley Crue» — у меня была соответствующая репутация) и ушёл только следующим утром, чтобы успеть на свой самолёт.

Неделю спустя я сидел дома, когда зазвонил телефон. Это была моя модель-венгерка, и она была в бешенстве. “Ты хочешь выставить меня полной идиоткой?” спросила она.

“Что?”

“Винс Нейл пришёл в «Лексингтон Куин» после выступления, и я сказала, ‘Привет, как поживаешь? Джон Кораби хотел, чтобы я передала тебе привет, ‘Кто? ‘, на что я ответила ему, ‘Джон Кораби — певец «Motley Crue» — сказал мне, чтобы я передавала тебе привет’. И после этого он просто обезумел”.

“Что он сделал?”

“Он сказал мне: ‘Я — певец «Motley Crue»’. Потом он обозвал меня шлюхой. Затем он кинул в меня бутылкой пива. Потом он сказал, чтобы я убиралась из клуба. Затем кинул в меня второй бутылкой пива. Я думаю, он был пьян”.

Эта новость поставила меня перед фактом, что Винс по-прежнему считал себя певцом «Motley Crue», а меня — человеком, влезшим не в своё дело, чьё время на исходе. Когда мы снова начали делать запись, план состоял в том, чтобы вернуться к нашим корням, к сырому бескомпромиссному рок-н-роллу (straight-ahead rock-and-roll). Мы с Бобом Роком начали писать песни “The Year I Lived in a Day” и “La Dolce Vita”, и к концу каждого дня мы расхаживали гордые (we’d walk around carrying our huge cocks in our hands) оттого, что музыка выходила такой тяжёлой (music rocked so hard). Но внезапно всё начало становиться странным. У Никки и Томми сорвало “крышу” (flipped out), и они уволили всех, включая Боба Рока, потому что, по их словам, он обходился им слишком дорого и был диктатором в отношении музыки (he was too expensive and over¬produced the music).

Поэтому Томми, Никки и Скотт Хамфри решили продюсировать альбом вместе, что было своего рода эго-приключением (ego trip) для Никки и Томми. Работая с этим трехголовым продюсером, я очень скоро начал рвать на себе волосы. Песни видоизменялись каждый день: Томми и Скотт регулярно накладывали всякие эффекты на барабаны, которые полностью меняли рисунок игры ударных, что приводило к изменениям партий баса и гитары, изменения которых, в свою очередь, требовали, чтобы Никки написал новую лирику. Затем приходил я, чтобы спеть мелодию, которую репетировал целую неделю по нашим демо-записям, но это уже не была та же самая песня.

Они всё равно заталкивали меня в кабинку и говорили, “Просто попробуй что-нибудь сымпровизировать”.

Так что я сидел там, дома у Никки, где половина оборудования не была даже правильно подключена, и предпринимал суетливую попытку угодить им. Никки встревал по селекторной связи и говорил, “Краб, я тут подумал о чём-то вроде раннего Боуи (old Bowie) и «Sisters of Mercy»”. Затем Скотт нажимал на кнопку и добавлял, “Но с небольшим уклоном в «Cheap Trick» и «Nine Inch Nails»”. Наконец, вмешивался Томми, “Да, но сделай это сочно, как «Oasis»”. И когда я начинал пытаться изобразить всё это, Томми вдруг снова прерывал меня и говорил, “Ах да, чувак, я забыл добавить, что трек должен звучать тяжело, как «Pantera»”.

У меня не было ни одного ключа к разгадке того, чего хотят от меня эти парни. Вообще никакого. Я просил их напеть хоть что-нибудь, чтобы подать мне идею относительно того, что они хотят услышать, но они не могли. Они только говорили, “Ну, это трудно об’яснить, но то, что ты только что спел — это не то”.

После нескольких недель такого, Томми, который всегда был моим самым большим сторонником, сказал, “Чувак, чем ты, мать твою, занимаешься, когда приходишь домой? Это полный отстой!” (You suck!)

Я был просто уничтожен. Два года назад, стоило мне пёрнуть, эти парни считали, что это самый великолепный звук, который они когда-либо слышали. Теперь же в их глазах я был самым дерьмовым (shittiest) певцом в мире. Это было похоже на отношения, в которых ваша подруга понимает, что хочет быть свободной от вас, но не хочет ранить ваши чувства. Так что вместо этого она просто становится капризной, критичной и придирчивой, надеясь таким образом оттолкнуть вас. Если время, когда мы делали запись альбома «Motley Crue» в Ванкувере (Vancouver), было самым лучшим годом моей жизни, то это время быстро становилось самым худшим. Вдобавок к серьёзным неладам с парнями, скончалась моя мать. Два года она болела раком, и ей абсолютно не были предоставлены медицинская страховка и социальное обеспечение. Поэтому я продал свой «Харлей» и кое-что ещё из того, что можно было продать, чтобы помочь ей оплатить медицинские счета. В отчаянии я даже занял денег у дяди из Филадельфии (Philadelphia) на том условии что, когда я получу свой первый аванс за новый альбом «Motley», то всё ему верну.