Motley Crue - Грязь

Я пошёл в главный офис, мне перевязали руку и отпустили домой. Я так и не вернулся туда снова. И хотя моя рука, в конечном итоге, зажила, «Ватоши» заменяли меня во время моего отсутствия.

Я сказал Шэрон, что никогда больше не буду работать ни дня, и она покрылась всеми цветами гнева, болезненности и раздражения, что стала похожа на тестируемый цветной телевизор. Она с таким трудом выбила для меня работу в прачечной, а теперь я отказывался от неё. Она болезненно воспринимала развод своих родителей, но в то же самое время ей было ясно, что я был неспособен сделать хоть что-то даже для себя самого. Так что на Рождество, в день, когда, кажется, случается всё в моей жизни, она взяла Леса Пола и нашу пятимесячную дочь Сторми (Stormy) (девочка, которая трижды сделает меня дедушкой прежде, чем мне стукнет сорок) и ушла от меня.

Теперь я прежде всего должен был выплачивать алименты на детей: двести долларов в месяц. А музыкой я не зарабатывал ни пенни. Без гроша и весь в долгах я попросил моих родителей позволить мне вернуться в их дом. Они разрешили, и теперь я снова жил в сарае, где начинал. Я долгое время никуда не выходил. Ко всему почему, приехали полицейские и снова постучали в дверь моего сарая, точно так, как это было в средней школе. Но на сей раз они забрали меня в тюрьму за неуплату алиментов, и я провёл две ночи, препятствуя парням трахнуть меня в задницу и поджечь мою койку. И вот тогда, когда казалось, что ничего худшего со мной уже не может произойти, пришла новость, которая погрузила меня в адский огонь на всю мою оставшуюся жизни.

«ГДЕ С НАМИ ДЕЛЯТСЯ БОЛЬШИМ СЕКРЕТОМ, ОТ КОТОРОГО ВОСПРИИМЧИВЫЙ ЧИТАТЕЛЬ МОЖЕТ ПРОНИКНУТЬСЯ ГЛУБОЧАЙШИМ СОЧУВСТВИЕМ К ТИХОМУ ГЕРОЮ, ОТДЕЛЁННОМУ ОТ НАС НЕОБЫЧНЫМ ПОЛЕМ БИТВЫ»

Впервые я заметил это, когда мне было девятнадцать. Мои бедра начали сильно болеть каждый раз, когда я поворачивал тело, что было похоже на то, будто кто-то взрывает фейерверки в моих костях. У меня не было достаточно денег, чтобы показаться врачу, поэтому я просто продолжал надеяться, что смогу заниматься тем, чем я обычно занимаюсь: через силу воли всё пройдёт само собой. Но мне становилось всё хуже и хуже.

Когда я был женат на Шерон, она заставила меня сходить к доктору. Тот сказал мне, что я веду неправильный образ жизни, и, если бы я делал физические упражнения, то боль прошла бы. Я ушёл от него, обеднев на пятьдесят долларов. Я был уверен, что боль была признаком чего-то ещё, а не просто справедливо указанной лени. Но я не знал чего именно: был ли виноват в этом ремень от гитары? Или кросстопс (crosstops) и «Mini Thins» (таблетки, содержащие эфедрин [стимулирующее средство], продающиеся в аптеках без рецепта), которые каким-то образом уничтожают мои кости?

Потом, однажды днем, когда я работал в моей прачечной, мне вдруг стало тяжело дышать. Сначала я почувствовал себя так, будто кто-то вонзил мне нож в спину. Но прошло несколько недель, а боль продолжала распространяться по всей моей спине. Затем я почувствовал сильное жжение в желудке и забеспокоился, что всё моё тело вот-вот развалится на куски. Мне представлялось, что в моём желудке возникла дыра, и кислоты просачиваются сквозь неё и уничтожают все мои кости и органы. Я брался за дверные ручки, фиксировал ноги на полу и вытягивался свою спину, чтобы ослабить давление на неё. Во время выступлений я уже не мог снять Маршальскую головку (усилитель) с верхушки моего стэка (stack — нескольких колонок, поставленных одна на другую), потому что моя спина болела так, что я даже не был способен дотянуться руками до собственных плеч. Я чувствовал себя так, будто мой позвоночник заменили на окаменевший кактус.

Когда я вернулся домой из тюрьмы, тётя Тельма снова повезла меня показать специалисту. И вот тогда-то я впервые услышал два слова, которые сделают из меня наркомана и уродца на всю мою оставшуюся жизнь: анкилозный спондилит (ankylosing spondylitis). Что поразило меня больше всего в диагнозе — название болезни содержало слово «losing» («проигрыш»). И я действительно проигрывал по всем позициям.

Анкилозный спондилит (ankylosing — дословно переводится, как «теряющий подвижность») — дегенеративная болезнь костей, которую, как мне сказали, я унаследовал, хотя мне не известно ни о каких моих родственниках, которые бы ей страдали. Она обычно затрагивает суставы и связки, которые позволяют позвоночнику свободно двигаться, делая их воспалёнными и неэластичными. Это похоже на то, как будто горячий, быстро сохнущий цемент нарастает на внутренней части вашего позвоночника, и за годы вашей жизни он становится настолько тяжелым, что начинает тянуть вас вниз. Люди думают, что я хожу сутулым, потому что я застенчив, но на самом деле мой позвоночник медленно вынуждает меня склоняться к земле.

Врач сказал, что у меня чрезвычайно редкая форма болезни, которая началась, когда я был в подростковом возрасте, но, которая может прекратиться, когда мне будет лет 35. Но мне так всё ещё и не стало сколько-нибудь лучше, хотя мои тридцатые уже далеко в прошлом. Некоторые люди говорят, что время излечивает все раны, но я думаю, что время — и есть рана.

Пока врачи не начали давать мне болеутоляющие средства, я обычно с’едал по пятнадцать таблеток «Адвила» за раз («Advil» — ненаркотический анальгетик), чтобы остановить боль. Но этого всегда было недостаточно. Я должен был быть всегда на стороже, играя на гитаре, так как это в любую минуту могло вывести меня из строя. Поэтому я стал спешить, как никогда, чтобы успеть сделать свою карьеру прежде, чем болезнь поразит суставы моих рук и отнимет у меня единственное, что волнует меня в этом Мире — способность играть на гитаре.

Я снова начал ездить автостопом. Мой друг Рон женился, погрузился в жизнь, которой я пытался избежать. Поэтому я дрейфовал, как бродяга вместе с Майком Коллинзом. Большинство выходных Майк и я ездили автостопом по ночным клубам по всему Орандж Кантри в поисках хороших групп, с которыми можно было поджемовать. В клубе «Пирс № 11» («Pier 11»), я нашел «Уайт Хорс» («White Horse» — «Белая Лошадь»). Они играли кавер-песни, вроде “Free Ride” и “Rock and Roll, Hoochie Koo” — но они играли их лучше, чем любая другая группа, в которой я был прежде. Когда я услышал, что они подумывают об увольнении своего гитариста, я стал бывать на каждом их маломальском выступлении, приходя рано и долго ошиваясь поблизости после концерта, и это при том, что моя спина была настолько плоха, что я даже не мог помочь им собрать оборудование. После полугода абсолютной преданности, они, наконец, сказали, “Так и быть, ты это заслужил. Ты получишь это место”.

Я переехал из лачуги моих родителей в наполненную тараканами квартиру в Голливуде вместе с барабанщиком и клавишником «Уайт Хорс». Я спал на полу в своём спальном мешке, который окончательно добил мою спину, я выстраивал стену из музыкального оборудования вокруг себя, чтобы тараканы и крысы не ползали по моему лицу. Я провёл семь лет, играя с «Уайт Хорс», и всё это время боль распространялась по всему моему телу: сначала раздулись мои колени, лодыжки и запястья. Затем это добралось до моих плеч и между лопатками, пока не начал болеть каждый сустав, я больше не мог спать на спине или животе. Я вынужден был начать спать так, чтобы моё тело находилось в полусидящем положении.