Motley Crue - Грязь

Постепенно я снова начал пить, чтобы справиться с болью. Я оставался в детской больнице до тех пор, пока это было по-зволено, а затем отправлялся прямо в «Муншэдоуз» («Moonshadows» — ресторан на берегу Тихого Океана) в Малибу (Malibu) и напивался там до такой степени, что не мог вспомнить собственное имя. Следующим утром я просыпался, ехал в больницу, проводил там весь день и, возможно, даже спал там, а затем снова нарезался в «Муншэдоуз». Я знал, что было неправильным пить в такое время, но для меня это был единственный способ избежать полного помешательства. Всё моё существо сжалось всего до трех эмоций: тревога, депрессия и гнев. Я все время был зол. Когда какой-то парень в синем «БМВ» («BMW») подрезал меня на Пасифик Кост Хайвэй (Pacific Coast Highway), я ударил по тормозам и заорал, “… твою мать!” (”Fuck you!”) Парень вышел из своего автомобиля, я вышел из своего. Хайди, которая сидела на переднем сидении, в ужасе крикнула, “Что с тобой такое?!” Я снова сел в машину, в гневе плюнул на лобовое стекло и приготовился ехать дальше, когда парень бросился к моему капоту и отказался двигаться с места.

“Он сам напросился, мать его!” (”That’s fucking it!”) крикнул я Хайди. Я выскочил из машины, хлопнул дверью так, что от неё отлетело зеркало, за воротник рубашки оттащил парня от капота и ударил его кулаком в лицо прямо на глазах у толпы зевак. Я ударил его так сильно, что на суставах моей руки оголились кости. Парень рухнул на землю, кровь струилась у него из лица, будто оно было раздроблено топором. Прохожие были вынуждены вызвать карету скорой помощи, чтобы отскрести его от асфальта. Я уехал прежде, чем прибыли полицейские и отвезли его в больницу. Я не собирался больше тратить время на этот кусок дерьма.

Как только я вошёл в больницу, врачи заметили гнев, все ещё кипящий на моём лице, а затем сгустившуюся кровь на моей руке, и им не нужно было спрашивать о том, что произошло. Они привели меня в рентгеновский кабинет и вскоре сообщили, что я сломал себе руку. Они наложили мне повязку и сказали, что за это не нужно будет платить. Они понимали, через что я проходил, т. к. уже много раз видели это прежде, хотя, возможно, не в такой степени самоуничтожения.

Всё чаще я засыпал у кровати Скайлэр в слезах и смущении с мыслью о том, что эта неподвластная мне болезнь растёт и пожирает мою дочь, мою жизнь и наше будущее вместе. Каждый раз, когда я возвращался в больницу, Скайлэр испытывала всё большую боль и смятение. В больнице мы могли смотреть «Женатый… с детьми» («Married… With Children» — телевизион-ный сериал). Всего месяц назад в то время, когда он шёл, она обычно бросала все дела и танцевала по дому под мелодию песни Фрэнка Синатры (Frank Sinatra), “Love and Marriage”. Те-перь же она только вяло глядела в телевизор в полузабытьи от морфия. Если нам везло, улыбка проскальзывала по её лицу и заставляла наши сердца биться от счастья.

С опухолью на правой почке, которая начала давить на её легкие, пытаться сохранить эту улыбку — было проигрышным сражением. Я привёз Скайлэр её любимые игрушки и одежду, в которой она любила танцевать. Мы смотрели диснэевские мультики (Disney videos) и вместе пели детские песенки. Так как теперь я был подписан на «Уорнер Бразерс Рекордс» («Warner Bros. Records»), я использовал свои связи, чтобы пригласить в больницу актёров в костюмах Багза Банни и Сильвестра (Bugs Bunny, Sylvester — персонажи мультфильмов компании «Уорнер Бразерс») с большими корзинами подарков для Скайлэр и других детей из её палаты. На Пасху (Easter) Хайди и я поехали в «Сав-он» («Sav-On» — магазин товаров для проведения праздников) и купили полные мешки леденцов и наборы для раскрашивания пасхальных яиц (Easter egg painting kits). Затем я сделал что-то, чего я никогда не сделаю для «Motley Crue», даже если они будут умолять меня об этом: я снял свою одежду и надел гигантсий пушистый костюм пасхального кролика.

Скайлэр даже не узнала меня, пока я не начал говорить, тогда она разразилась смехом. Я плакал, под душным костюмом слезы смешивались с потом, я обернулся и сказал, “Шариз, подай мне вон те пасхальные яйца”.

“Как ты назвал меня только что?” послышался резкий, колкий и сердитый голос Хайди. Шариз даже не было в больнице, и если есть что-то, что не может простить подруга, так это то, когда её назвают по имени бывшей жены (ex’s name), даже если это происходит у постели больного ребенка. За несколько минут Пасха превратилась в Хэллоуин (Halloween), когда мы устроили целое шоу с переодеваниями для детей. Для относительно молодой девушки в этих новых отношениях со мной Хайди находилась под очень большим давлением, на которое она никогда не рассчитывала, между тем фактом, что технически я всё ещё был женат, и тем, что все наши свидания проходили в присутствии медсестёр и Шариз, вместо официантов и друзей. Сначала все видели в ней просто белокурую чувиху (blond bimbo). Но после месяцев того, как Хайди нанимала актёров в образе Белоснежки (Snow White), каждый день сидела у кровати Скайлэр, держа её за руку, будучи при этом очень осторожной, чтобы не конкурировать и не сталкиваться с Шариз, врачи и семья Шариз, в конечном счете, принял её, хотя и не до такой степени, чтобы считать её членом семьи.

“Папа”, спросила Скайлэр, когда она проснулась однажды утром, “Я ведь больше никогда не поеду домой, правда?”

“Конечно же ты поедешь домой”, сказал я. И я не лгал. Врачи сказали мне, что мы можем забрать Скайлэр домой и просто привозить её на химиотерапию. После месяца, проведённого на больничной койке, Скайлэр, наконец, вернулась в свою собственную спальню. К сожалению, ей не пришлось на-слаждаться этим долго. Каждую ночь она спала всё меньше и плакала всё больше, говоря, что у неё болит живот. Когда она ходила в туалет, она кричала от боли, что было более мучи-тельно, чем что-либо из того, что я испытывал в жизни восемь раз до неё (than anything I’d experienced in a life eight times as long as hers).

Мы вернули Скайлэр в больницу всего после четырёх ночей, проведённых дома. Врачи сказали, что ткани рубцов на её кишечнике, образовавшихся после операции, скрутили его и затрудняли его работу. Когда Шариз сказал нашей дочери, что ей предстоит ещё одна операция, Скайлэр сказала самым сла-бым, самым грустным и самым невинным голосом, который я когда-либо слышал: “Мама, я не хочу умереть”. Она знала, что то, что происходит с нею, ненормально, что все улыбки и шутки от нас с Шариз вызваны лишь тем, что родственники и друзья, которые посещали её, обычно плакали при виде её.

“Хорошие врачи помогут тебе заснуть ненадолго, а сами тем временем сделают ещё одну операцию”, сказала Шариз, вытерая пот со лба Скайлэр. “А когда ты проснёшься, мама и папа будут ждать тебя прямо здесь. Мы любим тебя, солнышко. И всё будет хорошо. Мы все скоро снова будем дома”. Мне ужасно хотелось верить, что то, о чём говорит Шариз, непременно сбудется.