Григорий Волчек - Виктор Курнатовский

Не найдя, что возразить, эсер спрятался за спинами и больше не проронил ни слова.

К вечеру участники собрания договорились провести вооруженный протест или в доме Романова, или в доме Иванова. Условились встретиться на следующий день и обсудить детали организации протеста.

На второе собрание пришло только пятьдесят человек. Не успели все рассесться, как неожиданно появился вчерашний эсеровский оратор. Он положил на стол большой конверт и, не сказав ни слова, не простившись, вышел из комнаты. Теплов разорвал конверт и начал читать. Это был гнусный документ: все двадцать членов партии социалистов-революционеров, находящиеся в Якутске, заявляли о «принципиальном несогласии с протестом». Они писали, что признают только тактику «террористических актов», направленных непосредственно против виновников репрессий, и предупреждали, что массовый протест будет стоить политическим ссыльным многих жертв и якобы не достигнет цели… Раздались возгласы возмущения. В дальнейшем выяснилось, что эсеры обошли квартиры ссыльных и уговаривали их не участвовать в этом деле, ссылаясь на трагический опыт якутской бойни 1889 года. Нашлось два десятка трусов, примкнувших к ним. Так образовалась группа из сорока двух человек, которые заявили, что снимают с себя всякую ответственность за действия остальных ссыльных. Но участники второго собрания, руководимые большевиками, решили не отступать. Тут же постановили: запасаться оружием и продовольствием. Местом проведения протеста окончательно избрали дом купца Романова, где в это время жили ссыльные Шебалин, Виленкин и другие. Фасадом этот дом выходил на Поротовскую улицу. Участок земли позади дома был застроен амбаром и навесами. Этот участок примыкал к Мало-Базарной улице, а дальше — к берегу Лены, покрытой тогда льдом. Дом Романова был виден со всех концов города. В то же время, если бы возникла перестрелка с полицией, жителям других домов не грозила серьезная опасность. В городе решили оставить нескольких участников протеста — для помощи осажденным извне, для снабжения продовольствием, а если осада затянется — для передачи необходимых сведений о том, что говорят в городе, что предпринимают или намерены предпринять полиция, губернатор. По предложению большевиков определили и общественно-политический смысл протеста: путем вооруженной демонстрации добиться отмены возмутительных циркуляров графа Кутайсова.

— Кутайсовщина, — говорил, обращаясь к товарищам, Курнатовский, — не личное изобретение военного генерал-губернатора, а целая система угнетения людей, несогласных с произволом царизма, продуманная во всех деталях русским самодержавием. И хотя Кутайсов привнес в эту систему элементы личного самодурства и злобы, протест должен явиться коллективным выступлением не только против него, а главным образом против царского самодержавия.

Такова была точка зрения большевиков. Участники будущего протеста единодушно с нею согласились. Тут же распределили обязанности: одни должны закупать продовольствие, другие — проволоку, гвозди, третьи — оружие. Решили снова встретиться 17 февраля, чтобы подсчитать накопленные ресурсы и договориться о начале действий.

Два дня прошли в лихорадочной работе: Курнатовский с друзьями составляли шифр для световой сигнализации, ходили с длинным списком по лавкам и лабазам, не забыли и аптеку, где запаслись перевязочными материалами. Делать все это приходилось с величайшей осторожностью, чтобы полиция не обратила внимания на подготовку к протесту. Льва Никифорова, принятого в свое время якутами за большого тойона, освободили от всех организационных дел. Ему, как человеку, хорошо владеющему пером, поручили подготовить текст послания к губернатору. В этом послании перечислялись законные требования ссыльных.

17 февраля собрались в третий и последний раз. Избрали исполнительную комиссию, в которую вошли Кудрин, Теплов, Курнатовский, Костюшко-Валюжанич, Никифоров, Коган… Большинство в ней принадлежало большевикам. Возглавить комиссию предложили Курнатовскому. Но он, ссылаясь на то, что плохо слышит, предложил кандидатуру Кудрина и настоял на своем. Участники, будущего протеста поклялись не отступать и на следующий день начать решительные действия против якутского губернатора, а в его лице — против кутайсовщины и самодержавия.

Ранним морозным утром 18 февраля Курнатовский шагал по Поротовской улице. Он прошел мимо караульного помещения, расположенного по соседству с домом Романова. Стояла тишина. В морозном воздухе лишь отчетливо слышались шаги часового. Приставив ружье к стене, караульный хлопал рукавицами. Согревшись немного, солдат вновь начинал ходить…

С Поротовской улицы, которая вела на Монастырскую, была видна колокольня монастыря, покрытая инеем. К Монастырской улице прошагал городовой. Ничего не подозревая, он не обернулся, не посмотрел в сторону дома Романова.

«Значит, они ничего не знают», — с удовлетворением подумал Виктор Константинович.

Пользуясь тем, что улицы пустынны, Курнатовский решил внимательно изучить район возможного столкновения с полицией и войсками. На противоположной стороне Поротовской, как раз против Романовки, находился дом купца Кондакова, где жили Мария Савельевна Зеликман и жена политического ссыльного Ергина, который находился в то время в одном из улусов. Организаторы протеста были уверены в этих женщинах — именно им поручили передачу световыми сигналами всех важных новостей из города.

На всякий случай обеспечили и другой вид связи. Ергина имела ездовую собаку. Обычно Иголкин важно лежал на крыльце кондаковского дома, но достаточно было кому-нибудь из обитателей дома Романова поманить собаку, показав кусок рыбы, как она срывалась с места и бежала за лакомством. Вот эта собака и должна была переносить записки, спрятанные за ошейник.

Расставаясь 17 февраля с Ергиной и Зеликман, Курнатовский сказал:

— Возможно, мы поднимем над домом красное знамя. Если кого-нибудь из нас убьют, рядом с красным знаменем появится кусок черного крепа. Если среди нас окажутся раненые, слегка приспустим знамя, но на короткий срок, а потом подымем его вновь.

Мария Савельевна, покачав головой, ответила:

— Не желаю вам ни того, ни другого…

А Ергина даже прикрикнула на Курнатовского:

— Я не хочу об этом слышать!

Курнатовский обошел со всех сторон дом Романова, осмотрел высокий забор. Во дворе его внимание привлекли поленницы дров, заготовленные для отопления дома. Критически оглядел он и самый дом. Нижний, полуподвальный этаж занимала семья якута Слепцова.

«Надо будет его предупредить, — подумал Виктор Константинович, — чтобы успел выехать, помочь ему деньгами».