Сергей Есин - На рубеже веков. Дневник ректора

Вечером в гостинице нас кормили цзяоцзы — пельменями с различной начинкой, кажется, это сианьское спецалите. Премен было двадцать или двадцать пять: пельмени с креветками, пельмени с говядиной, пельмени с капустой и свининой, какие-то сладкие пельмени, все это нежное, сочное, в тонюсенькой шкурке, пельмени с курятиной были выполнены в виде цыплят. Существует около 170 сортов этих пельменей.

Вещи упакованы, завтра утром мы улетаем в Пекин, а послезавтра в Москву. Запретный город — жилище императоров, я, кажется, не увижу и в этот раз.

25 сентября, пятница. Пекин.

Запретный город я увидел, но это меня даже расстроило. Исполнение сокровенных желаний опасно и приводит к потере интереса к жизни. Мы прилетели из Сианя довольно рано и без особых осложнений. Я еще раз подивился порядку в пассажирских потоках и пропускной способности на китайских авиалиниях. Не успели мы подойти к багажному отделению, как наши чемоданы уже поползли по ленте транспортера. Город, естественно, забит пробками, и протиснуться до нашей гостиницы было не так легко. Снова огромные здания министерства культуры, Всекитайской ассоциации женщин, министерства иностранных дел. Но ощущение, что дух подлинного Китая так и не дался мне, на этот раз подступало все сильнее. Понять и постигнуть мы можем собственную жизнь, а во всех остальных случаях лишь наши личные формулы, с которыми, если мы чувствуем их внутренний артистизм, мы соглашаемся, а если нет, то говорим о неудаче познания. Но и собственная жизнь — лишь приснившийся сон. Разве не вчера, проезжая через площадь Тяньаньмынь, я почти отводил глаза — было страшно, а вдруг что-то произойдет. Тогда, тридцать лет назад, когда я летел во Вьетнам через Китай, в Пекине лежал снег и шла культурная революция. Какие там памятники истории и культуры! Привезли в посольство, свалили, а на следующий день отвезли на аэродром. Уже существовало главное впечатление от страны, которое подтвердилось и сейчас, так сказать, на земном уровне — я имею в виду поездку на машине из Сианя на Запад. Тогда на подлете к Пекину я посмотрел через иллюминатор за борт. Внизу были скаты зеленых холмов. Потрясло, что все эти скаты от макушки до подножья представляли земледельческие террасы, перемежаемые квадратами построек — земля на всех ее мыслимых уровнях была заселена. Если говорить коротко, то Лю, который еще недавно что-то темнил, когда в день прилета я говорил ему о Запретном городе, вдруг сам предложил не гипотетическую прогулку по городу в субботу до авиарейса, когда такая прогулка практически не могла бы состояться, а посвятить этому ближайшие часы, только сложив вещи в гостинице, не селясь пока в ней. Возможно, дело было в расчетном часе, который начинается во всех гостиницах с 12 дня, и он экономил на нас народные деньги.

До экскурсии мы, побросав распухшие чемоданы — целую адидасовскую сумку у меня занимают купленные лекарства, — пошли обедать. Час принятия пищи — святое для служивого китайца. Я помню, как, уезжая из Ханчжоу в шесть часов утра, милая сопровождавшая нас девушка Вэн повела нас на завтрак. Какую же полную тарелку жареной свинины, яичницы, кусков ветчины и всякой прочей не дамской, а плотной мужской снеди она себе навалила. На обед мы пошли в специализированный по пекинской утке ресторан. Все оказалось здесь по технологии из моего путеводителя. Легкая закуска, которая мне уже перестала нравиться — потянуло на своенину; после повар принес коричневую от жара утку — ее заливают через надрез на грудке соевым соусом и томят в специальной печи — и прямо на глазах эдаким большим косачем принялся ее строгать на мелкие соблазнительные кусочки. Из целой утки получается тарелка строганины, остатки не без мяса костей пойдут на коллективный бульон. В своей записной книжке я набросал фразу, которую цитирую: «Что там расслабленная игра Ростроповича, как ворон прилетающего на каждое российское несчастье, я видел, как в китайском ресторане повар нарезает утку по-пекински!»

И Тяньаньмынь, и сам Запретный город впечатляют, конечно, своими размерами. Меня лично поражает в этом ансамбле, что задуман он был правителями почти шестьсот лет назад целиком и сразу. Ансамбль зимнего дворца, Эрмитажа с его театром да вдобавок с Летним садом и лежащим напротив Михайловским замком — но сразу, не как плод сложившихся обстоятельств и желаний вереницы царей, а как некая разовая задумка. Передать и описать впечатление невозможно. А для меня все это еще и не лишено внутреннего человеческого содержания, потому что помню настольную книгу моей юности — мемуары Пу И, последнего императора Китая. Имена императрицы Ци Си и наложниц для меня не пустой звук. Утверждают, что главная идея дворца китайских императоров — заставить человека почувствовать себя песчинкой в бесконечных дворах между роскошными павильонами. Мне кажется, наоборот: императоры думали о своем величии, о реальном ощущении себя здесь, в центре Вселенной, в центре многих окружающих одну другой сфер. И первая из них была дворец. Господи, что же испытывал в реальности человек, молча, со свитой за спиной, переходящий из одного павильона в другой? Все чудеса дворца описывать не стану, это уже сделали за меня типографы, где искусство фотографа и типографское искусство заслоняют порой реальный предмет и его масштаб, тем более что я, отчаянно торгуясь, купил здесь альбом и хорошо помню фильм Бертолуччи — лучше не скажешь. Осмотреть дворец можно лишь за несколько дней. Даже официальная экскурсия разбивается на двое суток, сначала осматривается западная сторона, а потом восточная. Поразили огромные вызолоченные чаны, расставленные возле почти всех павильонов. Они для воды — это средневековая и дальнейших веков мера пожарной безопасности. А мы всегда протестуем против пожарного инспектора. В тронном зале я сразу узнал трон, на котором сидел маленький император из фильма Бертолуччи и где он спрятал свой шарик.

Китай навсегда останется для меня недосягаемым для познания. Всегда гордящийся тем, что я русский, впервые поймал себя на мысли, что хотел бы быть китайцем. В этом случае какой-то «китайский», непознаваемый остаток от мною здесь виденного оказался бы понятым. Что же это за цивилизация, способная после себя оставлять памятники, подобные гробнице какой-то коварной и беспощадной императрицы Цянь Лин, наверное, это жена Гаоцзуна. Это я опять возвращаюсь к виденному мною в провинциальном Китае. В комплекс этой гробницы, которая, кстати, кажется, еще не раскопана, хотя об этом говорил еще Го Можо, президент Китайской академии наук, входит огромная гора, на которую идет пешеходная тропа — это голова императрицы, шея — аллея каменных скульптур километра в два-три, две башни на двух соседних горах, расположенные как бы на одном уровне — это соски императрицы, а дальше на необозримое пространство простираются ее живот, ноги, и где-то покоится ее лоно. Уверен, что у китайцев для всего перечисленного есть свои определенные географические пункты или пунктики. Все это производит удивительное ощущение масштабов и простора, слияния с природой и ее силами. Рядом с этой величественной гробницей, состоящей из одних только символов. Невольно приходит мысль: природу не переплюнешь, китайцев не превзойдешь.