Сергей Есин - На рубеже веков. Дневник ректора

Если и прекратилась, то только в жизни. Посмотрите на телевидении Гайдара, Чубайса, Немцова, этих веселых и сытых ребят. Любовь продолжается. Что касается плакатика, то, дабы не множить нелюбовь, я собственноручно его снял. Несмотря ни на что, я все еще являюсь противником смертной казни, даже в душе».

На семинаре обсуждали Рустема Фесака. Но перед этим долго говорили о Сербии, о выступлении москвичей возле посольства. Я постарался всю беседу свести к наблюдательности, к анализу общего наблюдения. Ребята оживились. Один сказал, что 10 % приходили из-за сочувствия к сербам, а 90 % гнала сюда ненависть к американцам. Было много других живых деталей, о которых я уже забыл.

Очень трогательно поступил Рекемчук: он нашел каких-то людей и договорился с ними. Которые могут решить мою проблему с «наездом».

Дома с восхищением читаю роман Олега Стрижака «Мальчик». Чувство зависти к очень высокому полету.

31 марта, среда.

С утра немного занимался Лениным, ночью дочитал «Мальчика» и, конечно, был восхищен самим фактом, что в наше время кто-то подобные вещи делает, а кто-то читает. К 15 часам ездил на юбилей Бондарева в Союз к Пулатову. Подарил от института дорогой квасник, прекрасный адрес и сказал несколько слов, которыми был доволен.

Сегодня приезжала на работу О. В. Я ее не вызывал, но в конце дня она нашла меня и сказала, что наконец и к ней пришли. Она, бедная беременная девочка, открыла дверь в девять часов вечера на слово «телеграмма», произнесенное мужским голосом. С нее попросили 4 тысячи. Во время короткого разговора наверху, на балюстраде (О. В. вытащила меня с защиты дипломов), она все время кружила вокруг того, что если бы мы, все трое, ребятам заплатили, то все было бы хорошо. Даже и такое, будто бы ее, ребята сказали, вот ее одну они готовы вытащить, а троих — без денег трудно. Я сказал: «Ну, пусть тебя вытаскивают — одну! А телефон, который я тебе дал, «бандюкам» передала?» — «Передала». И дал совет, почти приказание: немедленно пиши заявление в милицию. А также попросил ее дать словесный портрет гонца к ней. Это был какой-то новый «тип», а не из тех, что были раньше у нее в кабинете. Закрывая дверь, она сказала, что ничего не будет писать. А потом, когда мы расстались, я нашел Лыгарева и сказал ему: найди О. В., пусть даст словесный портрет и напишет заявление в милицию. Внешние признаки говорят, конечно, не в ее пользу, но я продолжаю ее любить и не хочу верить в то, что эти пахнущие кровью шалости связаны с ее неприязнью к Дмитрию Николаевичу.

1 апреля, четверг.

Утром ездил в общежитие, а в пять часов возил целый автобус ребят из своего семинара на «Сибирского цирюльника» в кинотеатр «Кунцево». Здесь управляется подруга B. C. — Дарико, и, значит, ребята попали в кино бесплатно. Говорить о фильме не хочется, картина сделана по всем правилам американского кино; то есть произведение скорее рассудочное, нежели эмоциональное. Оно не оплодотворено большой идеей, а только конъюнктурой и видимостью красоты. Вдобавок ко всему, и конъюнктура — любить американское — тоже передвинулась в связи с Сербией. В картине воплотились многие комплексы Никиты Сергеевича, в том числе и тоска по своей молодости и юнкерской жизни. Редкостный русский характер играет Ильин, вдруг что-то получилось у дочери самого Михалкова. И Меньшикова, и Джулию Ормонди все время воспринимаешь с некоторой натяжечкой — как здорово они притворяются молодыми! Тем не менее очень много находок, хотя многие из них заставляют вспоминать нечто уже виденное или подобное тому.

В общежитии стало почище. На целый ряд вещей (на новые туалеты, на переоборудованный третий этаж) я смотрю, как на нечто вполне заурядное. А сколько крови и жизни стоило мне все это в свое время! Наши студенты и новый душ на этажах, и теннисные залы воспринимают как что-то вполне заурядное. В одной из комнат студентов-заочников на потолке — сентенция, намалеванная сажей с двумя орфографическими ошибками: «На заочном учится не трудно, но стыдно». И любимая фраза нашего историка А. С. Орлова: «Я это внятно произнес?». Еще одна заочница-первокурсница из Златоуста пристала ко мне, чтобы я ее перевел на очное отделение. Ее аргументация такова: «Я из еврейской семьи, мои родители уезжают в Израиль, а я уезжать не хочу». Моя, значит, задача — нарушая закон, спасать еврейское чадо, которое захочет уехать лишь тогда, когда закончит институт. Но, с одной стороны, я действительно не могу перевести ее на очное отделение, а с другой стороны, во мне жива святая вера, что русский человек должен, ущемляя себя, бросить все и заняться этим еврейским ребенком. Но почему тогда я не взял на первый курс абитуриента, который стоял следующим за контрольной цифрой набора?

Утром же довольно серьезные размышления: ну как же Оленька, взрослая беременная женщина, в 10 часов вечера открывает дверь на слово «телеграмма»? «Мы, дескать, ожидаем смерти бабушки». Но вряд ли в доме у бабушки или окружающих ее в сей скорбный час есть адрес внучки, которая и года еще не живет в новой квартире. Уж скорее телеграмму пошлют родителям, которые живут рядом с дочкой. Я это на всякий случай записываю к тому, что за день или два до этого скромница Олечка рассказывает, что к ней приходили — один неизвестный парень — и тоже требовали делиться. Этому парню она и дала тот телефон ребят из ФСБ, который я ей передал. Какое счастье, что этот телефон я ей дал, для нее и для меня это возможность выйти из игры. «Крыши» между собой разобрались.

2 апреля, пятница.

Кажется, заканчивается эпопея с установкой памятного знака Даниилу Андрееву на флигеле во дворе института. Он здесь учился, и никакого другого места в Москве, где хоть как бы можно было обозначить эту жизнь, нет. Конечно, вся эта затея началась, когда меня не было в институте, — по просьбе С. Б. Джимбинова. Ученый совет дал согласие. Видимо, это сказалось на тексте моего письма в мэрию.

Мэру г. Москвы

Ю. М. Лужкову

Вместе с этим письмом Вы получите еще целую папку бумаг, где наши «творцы», вернее — Ваши творцы, как Вы их любите называть (но, правда, творцы по части литературы, а не по части эстрады и песен), просят, ходатайствуют о разрешении установить памятный знак, посвященный выдающемуся поэту и мыслителю Даниилу Андрееву.

Этот памятный знак предполагается установить во дворе Литинститута (не на фасаде). Конечно, здание нашего института, при желании, можно было бы до второго этажа украсить мемориальными досками и памятными знаками: через эти замечательные дворы и флигели барской усадьбы Яковлевых прошел целый ряд выдающихся деятелей русской культуры. Но так уж трагически стеклось, что Даниилу Андрееву, автору «Розы мира», больше в Москве такой знак поставить негде.